не уйти. Впереди, в нескольких метрах от них, полукругом стояли солдаты в сапогах, держа палец на спусковом крючке автомата. Они в форме СС, с дурацким черепом на рукаве. В полукруге оставлен узкий проход — там стоит человек в штатском. Штатский говорит: «Вы — в сторону». Снова слышится: «Вы — в сторону». И всякий раз после этого один из пассажиров отделяется от остальных и уходит куда-то между двумя шеренгами солдат с автоматами, которые стоят на чуть большем расстоянии друг от друга, чем в полукруге. Остальные пассажиры направляются к дверям, над которыми значится: «Ausgang» — «Выход».

Симон слышит: «Вы — в сторону». И он сворачивает в проход между двойным рядом солдат с автоматами. Он нисколько не удивлен. Ему даже кажется, что он сам на это напросился, завернув преждевременно, не дожидаясь решения эсэсовца, точно лунатик в ловушку. Он как бы решил испытать судьбу.

Однако он успел заметить, что Жюстина обернулась и вроде бы легонько кивнула ему, а может быть, даже улыбнулась. Но она уже перестала для него существовать. Камилла смотрит на него, и в ее нежном затуманенном взоре Симон видит картины своей жизни, озаренные светом этой минуты. Шагая между двумя шеренгами вооруженных солдат, он идет под февральским дождем по парижской улице. Он поднимается по лестнице «Трех волхвов» в вечер премьеры «Потемкина». В Камилле воплощены мечты о будущем, которому не суждено стать настоящим. Он слышит безмолвный крик восставших матросов: «Братья!» Смотрит на расписание поездов, которое однажды они изучали с Камиллой, когда перед войной впервые отправились вместе на Средиземное море. Они всюду старались поспеть. В воздухе пахло летом, а на террасах ресторанчиков — анисовой водкой. Война застала их там в конце августа, отдых был уже испорчен, и вот настал день, когда им пришлось расставаться. Симон на, перроне разыгрывал полнейшее безразличие — «прощанье по-японски», как назвал он это про себя, ибо однажды видел в журнале фотографию японского офицера, прощавшегося с женой. Согнувшись в глубоком поклоне, она стояла на ящике из-под мыла с надписью: «Мыло люкс», выведенной черными буквами…

У входа в зал ожидания, под резким, слепящим светом, озарявшим бледные испуганные лица, — снова проверка. Симон не оказался в числе счастливцев, которым разрешили уйти. Он услышал:

— Пройдите сюда.

В помещении стояли длинные черные столы. Пахло дезинфекцией.

— Чемоданы на стол! Каждому стать у своих вещей!

Здесь тоже были эсэсовцы и люди в штатском. Они прогуливались по залу, ко всему безразличные, курили, болтали. Их лица не выражали ни малейшего интереса к тому, что происходит. Еще нескольким пассажирам было велено забрать свои чемоданы и уходить. Осталось человек десять. Им приказали:

— Открыть чемоданы! — Затем: — Руки на голову!

Столы, на которых лежали пожитки пассажиров, образовывали прямой угол. Симон увидел напротив толстяка с розеткой Почетного легиона. Ручки у него были коротенькие, и ему стоило большого труда скрестить их на голове. На лице его было написано смятение. Когда к нему подошли сзади эсэсовцы и быстрыми, точными движениями портного, снимающего мерку, принялись обыскивать, толстяк закрыл глаза. Губы его шевелились. А Симон, как только ему велели положить руки на голову, сразу успокоился, словно этот жест напомнил ему детство, школьный двор, где вот так же пахло дезинфекцией, но, кроме того, еще пахло мелом и черным лаком новеньких пеналов. Симон подумал: «В конце концов, у меня все в порядке».

Сыщик в штатском рылся в его чемодане; по бокам стояли два эсэсовца с сигаретами в зубах. Он посмотрел на свет рубашку, затем с помощью градуированной линейки удостоверился в том, что у чемодана нет двойного дна.

— А это что? — спросил он, протягивая Симону перевязанный бечевкой пакет.

— Это… это книги.

— А может быть, листовки? — заметил один из эсэсовцев, швыряя в сторону сигарету. — Развяжите…

Симон внезапно вспомнил, что в последнюю минуту захватил для Бюзара «Борьбу с ангелом» Мальро. Эта книга недавно вышла в Швейцарии, и ее без труда можно было найти в бывшей южной зоне. И как только он не подумал, что такая книга, изданная в Швейцарии и подписанная этим именем, может в случае серьезного обыска навлечь на него подозрение? Развязывая бечевку и ощупывая непослушными пальцами плотную бумагу дорогого издания, Симон внезапно понял, чем объяснялась его неосмотрительность. Такие вещи трудно объяснить, но не трудно понять, так как это плод длительной работы, происходившей в сознании без вашего ведома… А неосмотрительность его объяснялась тем, что, прочитав книгу, он не обнаружил в ней, как и сказал Бюзару, ничего особенного. Он вспомнил даже, что был немало удивлен, когда «Леттр франсез», выходившая в подполье, в том самом номере, где было опубликовано последнее письмо ее основателя Жака Декура, расстрелянного фашистами, уделила столько места — целую страницу — разбору «Орешников Альтенбурга», первого тома «Борьбы с ангелом». Сам он тщетно пытался найти здесь то, что нашел в свое время в «Условиях человеческого существования», — книге, которая, как и «Потемкин», неразрывно связана в его памяти с порой, когда формировались его убеждения. Он тщетно пытался найти в «Борьбе с ангелом» то, что ему так необходимо сейчас, чтобы преодолевать полицейские кордоны, чтобы носить чемоданы, чтобы не тосковать от неизбежного для подпольщика одиночества. Обнаружил же он в ней лишь длинные и порою скучные рассуждения о смерти. А разве можно помочь человеку жить рассуждениями о смерти? Смерть, очевидно, не такое уж страшное дело, раз столько людей без дрожи смотрит сегодня ей в лицо. Тем же, кто ее боится — а именно к их числу принадлежит и он сам, — надо помочь преодолеть этот страх, а не толкать их в паскалевский ад («который представляется в виде великого множества людей, закованных в цепи…»), где каждый знает, что если сосед исчез, то теперь очередь за ним.

Полицейский в штатском протянул руку с сигаретой. Симон подал ему книгу. Полицейский стал медленно переворачивать страницы:

— Издано в Швейцарии?

— Да, но книга продается в южной зоне.

— Странно.

— Я купил ее у букиниста.

Полицейский пожал плечами, но это ровно ничего не значило. Полицейские часто пожимают плечами, как бы говоря, что их не проведешь — уж