Блин, Егор… В курсе, конечно. Ты не забыл, я тебе отчётную форму делала?

— Не забыл, — усмехаюсь я и целую её в висок. — А ты понимаешь, что у меня и другие незаконные дела имеются?

— Ну… да…

— И тебя это не смущает? Ты всё равно идёшь за меня замуж?

— Нет, не смущает…

— Как так?

Она пожимает плечиками.

— То есть получается же, что я преступник…

— Нет, — мотает она головой. — С тобой рядом такие хорошие люди и… они что, тоже преступники?

— Ну, да, — подтверждаю я. — Разумеется. Представляешь, с высоких трибун говорят о скорой победе коммунистического труда, а сами тянут бабки на карман. Толкают страну в пропасть. Лицемеры…

Мы идём какое-то время молча.

— Наверное, — задумчиво говорит Наташка через некоторое время, — в этой системе, где говорят о коммунистическом труде, что-то не так. Возможно, что-то испортилось, раз лучшие люди страны, начинают строить свою собственную систему… Думаю, дело в этом… Ты строишь систему?

Я задумываюсь. Блин. Систему, чтобы потом построить систему…

— Да, Наташ, строю…

— То есть, получается, ты революционер?

— Нет, не совсем. Даже наоборот… Я тот, кто хочет раздавить революцию…

— Немного непонятно… — встряхивает она копной волос.

— Тебе не холодно?

— Нет…

— Хорошо. Слушай, ты простила отца, за то что он с Ларисой Дружкиной спелся?

— Ну… как простила? Я… я как, вообще, могу прощать или не прощать? Это же он так решил сделать. Я просто считаю, что он столько лет с мамой прожил, что мог бы уже остаться ей верным до конца.

— Но он же ещё молодой мужик. Он что должен монахом стать?

— Так всё равно же такой любви у него не будет. Да он ведь до сих пор маму любит, а живёт с другой бабой. Это как, вообще?

— Вообще, я надеюсь, у них всё хорошо, и любовь есть и дети появятся. Но я ведь не просто так спросил. Учитывая род моих занятий… ты должна понимать, что может разное случиться… То есть, если меня вдруг завтра не станет…

— Ты что несёшь! — восклицает она и резко останавливается.

— Пойдём-пойдём, — мягко подталкиваю её я. — Никто не знает своего конца, понимаешь, вообще никто. И каждый день надо проживать так, будто он последний, будто завтра мы с тобой уже не увидимся.

— Зачем ты меня пугаешь⁈

— Я не пугаю, я знакомлю тебя с правдой жизни. Человек рождается и с первых мгновений идёт к смерти, такова природа вещей. Но сейчас не об этом. Я хочу понять, если вдруг меня не станет, ты что до конца дней будешь хранить мне верность? Ты же ещё девчонка. И что всю свою дальнейшую жизнь перечеркнёшь? Не родишь детей и больше не полюбишь?

— Прекрати! — восклицает она. — Что ты говоришь такое! Я уже полюбила, давно и бесповоротно. У некоторых людей это может произойти только один раз в жизни, вот и всё. Я такая. А ты что, можешь любить снова и снова? Всяких и разных?

— Нет, моя хорошая, только тебя, царевну-лебедь. Но я-то про другое говорю. Ты же меня понимаешь…

— Чтобы не случилось, вместе мы будем или нет, живые или мёртвые, мой огонь уже загорелся, всё, и его не потушить. А если даже и потушить, то второй раз не зажечь… Зачем ты задаёшь эти вопросы? Ты хочешь меня предостеречь, чтобы я одумалась пока не поздно? Чтобы не выходила за тебя? Но, вообще-то уже поздно. Я для себя всё решила, я с тобой, причём навсегда. Да, я знаю, что ты делаешь… ну, то что нельзя. Это для меня не секрет. И что бы ты ни сделал, в какую бы ни попал передрягу, я всегда рядом. Даже если ты меня прогонишь, я буду мыслями только с тобой.

А если я тебе изменю, едва не спрашиваю я. Успеваю остановиться в самый последний момент…

— А если я буду делать что-то ужасное и отвратительное?

— Ты не можешь, я знаю. Но если даже и так, значит на то есть причины.

— А ревность твоя вечная?

— Ну… я же тебе сказала. Не буду…

— Так ты и раньше говорила.

— Ну, хватит про это уже! — сердится она.

— Наташ, но ты же иногда злишься на меня, думаешь, что я что-то не то делаю, сердишься вот. И как это всё соединить?

Она цокает языком и начинает смеяться:

— Нет, вы гляньте только, уже и поворчать на него нельзя. Если ты фигню делаешь, как не злиться-то?

— Ладно, поехали домой. Зачислю тебя в свою команду.

— Правда?

Даже в темноте видно, как загораются её глаза.

— Угу… Наверное…

Пока едем, звонит телефон.

— Матчанов, — говорит Лёха и протягивает мне трубку.

— Добрый вечер, — приветствую я Ферика.

— Егор, здравствуй дорогой. Мчишься куда-то?

— Да, домой еду.

— Хорошо. Я с тобой увидеться хочу.

— Я тоже хочу Фархад Шарафович. Есть что рассказать. Любопытное.

— Прекрасно. Тогда у меня очень большая просьба. Давай прямо сейчас увидимся.

— Сейчас даже не поговорим как следует. Я же только прилетел сегодня, уже домой еду. Давайте завтра.

— Егор, очень нужно. Давай сейчас. Ненадолго, буквально десять минут и всё. Я сам подъеду, переговорим в машине.

Блин. Отказывать не хочу. Хрен с ним. Ясно, что это не на десять минут, но ладно.

— Ну, что с вами делать, знаете же, что не могу вам отказать. Вы через сколько будете?

— Пятнадцать минут, и я у тебя. Спасибо тебе, дорогой. От сердца говорю.

Мы подъезжаем к дому. Дима с Вовой провожают Наташку.

— Наташ, Марину не пускай сегодня, если припрётся. Поняла?

— Далась тебе эта Марина, — хмурится она. — Ладно, не пущу.

Я остаюсь на улице с Аликом и Лёхой. Надо завтра связаться с Игорьком. И с Цветом. Пора, похоже, Геленджиком плотнее позаниматься. Минуты через три подъезжает вальяжный «Мерин». У нас в доме важных людей много, так что ничего удивительного. Наверное, известный композитор.

Однако оказывается, что не композитор. Задняя дверь открывается и из неё появляется Ферик.

— Егор! — улыбается он, но выглядит немного виновато.

Что за хрень…

— Егор, извини, я сразу не мог сказать, боялся, вдруг подслушивают…

— Что