лишь провел с утра небольшую экскурсию по вашей дисциплинарной комнате, госпожа, — брюнет выдал самую невинную улыбку.

И вот опять: он сам, без каких-либо просьб решил встать пораньше и заняться грабителями. Если бы не любил — стал бы так делать?

Одно дело сражаться с разбойниками, в целом это действительно можно оправдать тем, что парень — военный и для него бороться с противником — вполне привычное занятие. Но бегать по всему городу, договариваться с торговцами, заниматься бандитами. Стал бы он так поступать просто из желания помочь? Или это часть его философии — думать о других?

— Ты меня любишь? — вопрос был неожиданным даже для меня самой, не говоря о Маркусе.

Я не планировала задавать его так прямо и открыто, но слова сами вырвались наружу.

— В каком смысле? — арамерец взглянул на меня таким холодным и строгим взором, каким на любимых точно не смотрят.

Тут же вспомнилось как отстраненно Маркус обнял меня, когда я бросилась к нему на шею в порыве радости. Не робко, не смущенно, не обескураженно. А как будто вообще не испытывал ко мне никаких чувств и был вынужден терпеть объятия, не желая обидеть, притом, что самому ему они были без надобности.

Я уже была не рада, что решила завести этот разговор. Это все Дилизий с его дурацкими предположениями. Засадил мне в голову сомнения, вот они теперь и всплывают.

— Да в прямом, — отступать не имело смысла. — Дилизий сказал, что ты меня любишь.

— Забавная ты, Лиша, — усмехнулся арамерец, — Вместо намеков и догадок решила спросить прямо в люб.

Я с шумом вдохнула ночной воздух, смешанный с ароматами цветов. Маркус ни в какую не хотел говорить открыто и это настораживало. Но и я не собиралась так легко сдаваться.

— По-моему, ты что-то скрываешь.

— Просто не знаю, что сказать, чтобы не обидеть.

— То есть «нет»?

ГЛАВА 19

Почему-то мое предположение отозвалось болезненной дрожью в сердце. С чего вдруг, если я сама затеяла этот разговор лишь для того, чтобы понять, какие чувства испытывает Маркус в мой адрес? У меня не было влюбленности, и, уж тем более, я не искала взаимности. Просто хотела прояснить — любит или нет, чтобы лучше понимать, как стоит себя с ним вести.

Но вот теперь спросила и поняла, что меня крайне волнует ответ. И то, что он, похоже, будет отрицательным, меня обижает.

— Если ты о моем поведении, то все очень просто. Для меня ты — слабая хрупкая женщина. Я вижу в каком ты отчаянном положении, как тебе тяжело справляться с проблемами в одиночку. При этом ты была ко мне добра, и я счел своим долгом попытаться хоть чем-то тебе помочь. Для меня это не сложно. И прости, что так резко отреагировал на твой отказ о переезде. Мне в тот момент показалось, что ты надо мной издеваешься. Но я потом еще раз поразмыслил и понял, что ошибался.

— Ты что! У меня и в мыслях не было издеваться! Я просто испугалась твоего напора и поэтому так жестко отказала.

— Да, я уже понял. Прости дурака.

Вот как. Выходит, он психанул не от того, что я ранила его чувства, а потому что решил, что я над ним насмехаюсь? Что ж, вполне в его характере. Хоть Маркус и говорил сейчас на кухне, что ему не важно чужое мнение, но я-то знала, что это далеко не так. Возможно, с торговцами ему и впрямь было плевать, что они о нем подумают. А вот когда дело касалось, к примеру, меня, арамерцу хотелось выглядеть героем, а не отвергнутым любовником.

Я посмотрела в ночное небо. Сегодня оно было темное, затянутое тучами, так что сад освещали лишь тусклые огни масляных ламп, развешенных по периметру.

— Ты меня тоже прости, что так грубо тебе ответила, — я опустила ладонь на его руку. — Меня напугали разговоры о переезде в другую страну. Я подумала, что ты влюблен, и что станешь настаивать…

— Все хорошо, Лиша, — арамерец присел поближе, прислоняясь плечом к моей руке. — Я сам перегнул палку. Мне показалось удачной мысль увезти тебя на родину. Но высказал ее, видимо, не совсем толково. Я вовсе не имел ввиду, что хочу взять тебя в жены и жить с тобой веки вечные. Видимо, моя шутка про замужество была тобой неверно истолкована. Я думал помочь тебе с переездом, освоиться на новом месте. Разумеется, одну я бы тебя там не бросил, постоянно навещал бы, помогал. Но я не говорил про отношения. И раз ты отказалась, то я не собираюсь настаивать.

Мне окончательно стало неловко. Хорошо, конечно, что мы проговорили этот момент, но теперь меня накрыло чувство стыда. Выходит, это не Маркус что-то себе понапридумывал, а я сама решила, будто он хочет предложить мне жить вместе в Арамерии. Вот дура. А ведь действительно, с чего ему предлагать мне отношения, если мы знакомы всего ничего? Взяла и на ровном месте вообразила, что мужчина в меня влюблен. А он всего-то пытался помочь. Ну и секса хотел.

Хорошо еще, что хватило ума не продолжать развивать эту фантазию и не влюбиться самой. То-то я оказалась бы в нелепом положении, когда узнала бы, что Маркус не испытывает ко мне романтических чувств.

Перед сном я вновь прокручивала в голове все поступки, которые совершил Маркус за последние сутки. Как жаль, что такой талант вынужден будет пропадать в особняке Эйстерии, поднося вино и ублажая по ночам. Будь он свободным человеком, даже без денег смог бы в короткие сроки открыть у нас свое дело и преуспеть.

О том, что было бы, останься Маркус со мной, я боялась думать. Мысли иной раз промелькивали, как было бы славно, если бы арамерец и впредь вел мои дела. Тогда я могла бы полностью посвятить себя воспитанию, не пришлось бы общаться с клиентами, договариваться о купле-продаже, думать, где взять денег. Учила бы рабов в свое удовольствие и все. Но такие мысли гнала прочь, чтобы не привыкать к утопической идее.

А еще поймала себя на том, что слова Маркуса об отсутствии влюбленности больно укололи. Причем, понимала, что мне не нужны его чувства, что все это лишь от глупого эгоистичного самолюбия. Но частичка меня, маленькая, совсем крохотная, зачем-то хотела, чтобы арамерец меня любил. Глупая маленькая частичка. Нелогичная, безрассудная, а потому задвинутая в самый дальний темный угол.

Я заставила себя прогнать размышления о Маркусе. Две недели и я передам