— Понятно, — кивнула согласно Женя. — Но все же, что могло привести Воробьева на Васильевский остров?

— А что вообще руководит поступками наркозависимого элемента? — пожал могучими плечами, затянутыми в серый форменный китель, Петручинский. — Поиск дозы.

— Неужели он не мог в своем районе достать? — недоверчиво переспросила девушка. — Он же не крупную партию какого-то сверхэлитного наркотика разыскивал, а так только, дозу.

— Ну, когда деньги есть, проблем нет. А у него, возможно, денег не было, а тот кровосос с Васьки ему должен был.

— Кровосос — это торговец наркотиками? — рискнула предположить Женя.

— Он самый, — тряхнул третьим нижним подбородком Василий Осипович.

— А вы уверены, что он был должен Воробьеву? Обычно это наркоманы всем должны.

— Если бы даже я не был уверен, то Суровцев все перепроверил, — без тени шутливости проговорил Петручинский. — Он мужик дотошный, на чужое слово полагаться не будет.

— Ясно, — коротко ответила журналистка, поджав губы, по достоинству оценив цеховую солидарность. — Но если тот кровосос был должен Воробьеву, то зачем последнему понадобилось убивать незнакомую женщину?

— Так он не застал банкира, ну, кровососа. Не виделись они в тот день, — понурившись, вздохнул Петручинский. — А у Воробьева уже ломка начиналась.

— То есть вы считаете, что он убил ради дозы? — скептически приподняв брови, спросила Женя. — А мне говорили, что Воробьев не был таким уж конченым человеком, чтобы на убийство пойти.

— Евгения Викторовна, я не знаю, кто и что вам говорил, — сердитым тоном произнес Петручинский, глядя на Женю как на неразумного ребенка, не понимающего простых русских слов. — Но Воробьев был законченным наркоманом, давно променявшим все человеческое на дозу. Такие, как он, родную мать не пожалеют, не то что чужого человека. Ясно это вам? В момент убийства он был уже абстяжный, в таком состоянии о других не задумываются.

— А могу я попросить адрес этого самого кровососа? Как, кстати, его зовут? — Недовольный тон Петручинского не мог сбить со следа журналистку Потапову, решившую во что бы то ни стало докопаться до истины. И хотя лицо Петручинского больше не выражало ни радушия, ни симпатии, а только глухое раздражение навязчивой, дотошной пигалицей, сующей нос не в свои дела, она отступать не собиралась. В конце концов, она тут по делу, а не ради чьего-то удовольствия, и своего непременно добьется, нравится это кому-то или нет.

— Я не имею права делиться с посторонними оперативной информацией, — сухо ответил Василий Осипович. — К тому же общение с этим контингентом может плохо для вас закончиться. А мне бы этого не хотелось.

Ладно. Ты со мной можешь не делиться, покидая кабинет Петручинского, размышляла Женя, а вот майору Суровцеву от меня деваться некуда.

— Потапова, ты совсем с ума сошла? Ты что, хочешь меня со всем управлением поссорить? — набросился на Женьку Суровцев, едва она пересекла порог майорского кабинета. — Мне уже Петручинский звонил, ругался!

— Вольно ему воздух сотрясать, — небрежно пожимая плечами, проговорила девушка, устраиваясь в кресле напротив майора.

— Что? — возмущенный ее наглостью, визгливым, не свойственным ему голосом переспросил майор.

— То, — осадила его Женя. — А на что он рассчитывал, ваш Петручинский? На то, что я через весь город перлась, чтобы его байки про законченных наркоманов послушать? Я веду расследование и отступать не собираюсь. Давайте мне адрес этого кровососа с Васильевского, который Воробьеву денег был должен. Или вы его тоже не знаете, а поверили на слово приятелю своему?

На этот раз майор с ответом не спешил, а молча, подобно хамелеону, менял цвета от ярко-алого до бело-синего и обратно, с уклоном в желтушный, видимо, дала знать о себе печень. Наконец лицо его обрело относительно естественный цвет, и к Суровцеву вернулась способность облекать свои мысли в приличную, цензурную речь.

— Гражданка Потапова, я прошу вас покинуть мой кабинет. Немедленно. Вы мешаете мне работать.

— И не подумаю, — закинула ногу на ногу Женька.

— В таком случае я буду вынужден вызвать дежурного, и вас выведут силой, — чужим отстраненным голосом проговорил Суровцев.

— Там сегодня Петя Кульков дежурит, он ко мне силу применять не станет, — ласково улыбнулась девушка. — И вообще, с «покиньте мой кабинет» вы опоздали, мы с вами за этот год почти сроднились, семьями дружим, что скажет Татьяна, если узнает, как вы меня из кабинета гоните? — применила она запрещенный прием.

Лицо майора в очередной раз осилило весь цветовой спектр, потом как-то обмякло, утратило начальственный задор, и майор, тяжело вздохнув, разразился дежурной фразой, означавшей его полную и безоговорочную капитуляцию.

— Ну, что ты за человек, Потапова? — Потом он завозился в ящике стола, ворчливо приговаривая: — Будет мне от тебя когда-нибудь отдых?

Кровосос и правда оказался форменным кровососом. Худой, высокий, с отталкивающим мертвенно-бледным лицом, не выражавшим абсолютно никаких эмоций, словно алебастровый слепок. Черные глаза навевали ассоциации то ли с акулой, то ли с бультерьером. Одет кровосос был стильно в модные, узкие джинсы, пеструю рубашечку и коротенькую джинсовую курточку. На костлявом запястье болтались дорогие массивные часы.

— Чего тебе? — словно через силу разлепляя тонкие бледные губы, поинтересовался тип, до этого долго и внимательно изучавший Женю.

— Ты Гробушкин Максим Викторианович? — смерила кровососа не менее холодным и твердым взглядом журналистка.

— Ух, ты. Какой официоз! — едва заметно дернул губы в усмешке Гробушкин. — Ты кто, чувырла?

— Хамишь, мальчик, — вальяжно растягивая слова, парировала она, понимая, что беседа складывается неправильно и неперспективно с точки зрения вытягивания из объекта полезной информации. — Ты Воробьеву денег был должен?

— А кто это? — распахивая пошире водянисто-голубые глаза, спросил кровосос.

— А это тот самый нарик, который бабу в соседнем доме порезал, — в тон ему пояснила Женя. — Слыхал небось? Или требуется, чтобы менты тебе память освежили?

— А ты, цыпа, здесь при чем? Хочешь воробьевский должок получить? — не повелся на скрытую угрозу кровосос.

— Может быть. Так видел ты его в тот день или нет? — прислоняясь спиной к дверному косяку, так, чтобы Гробушкин не смог захлопнуть дверь, спросила она.

— Слышь, — наклоняя к Жене вплотную неприятное, словно высушенное лицо, проговорил кровосос, — ты зачем сюда приползла и с какого перепугу я с тобой откровенничать стану? Кто ты такая? — Его глаза, словно два червяка, пытались пролезть ей в голову.

— Евгения Потапова, — выдержав его взгляд, ответила девушка.

— Потапова? — Брови кровососа озадаченно спустились к переносице. — Журналистка с тринадцатого?