Как правило, тщетно, но тем не менее мы пытаемся заполнить пустоту сильного желания удовольствием, занятостью и переключением внимания. Но оно всегда возвращается. В какой-то момент оно настолько усиливается, что, кажется, проглотит нашу жизнь. Подобно приливной волне во сне, которая вот-вот достанет до ваших окон, страстное желание может быть ожесточенным и беспардонным, угрожающим сокрушить все, что мы создали в своей жизни. А что, если наши попытки преодолеть его только подливают масла в огонь? А что, если мы лишаем себя того, что могло бы стать встречей, облегчающей душу? А что, если цунами хочет поднять нас на гребень волны и нести нас навстречу новым горизонтам нашей жизни?

Многие духовные традиции уделяют большое внимание отрешенности от своей вечно увлекающейся натуры, которая является причиной «бесконечных страданий», но зачастую это ошибочно истолковывается в значении того, что мы должны похоронить себя заживо, подавить или превозмочь страстное стремление. В отличие от желания, являющегося проекцией наших выраженных потребностей на форму и всегда заинтересованного в своем удовлетворении, страстное стремлени, та самая сакральная тоска, ― это совсем не то, что иногда удается подавить.

В мировоззрении суфизма сакральная тоска ― это божественное влечение, притягивающее нас к Возлюбленному. Так же, как любовник и его возлюбленная тоскуют по взаимным объятиям, то же самое происходит между нами и жизнью, созданной для нас. Подобно тому, как растение тянется к солнцу, сакральная тоска является естественной тягой к свету, который нам нужен, чтобы плодоносить.

Но в то же время Руми пишет: «То, что ищете вы, ищет и вас». Поэтому страстное стремление не только признак поиска воссоединения, но и отзвук того, что ищет нас: призыв возвращаться домой.

Если сакральной тоске, страстному стремлению, испытываемому нами в жизни, не уделяли должного внимания в течение какого-то времени, а то и в течение жизни нескольких поколений, оно может проявиться как нечто угрожающее, чуждое или запутанное. Вместе с тем попытка отмахнуться от него только лишний раз поставит нас в еще более опасное положение. Привязанности ― артерии, по которым мы дарим и получаем любовь. Это артерии привязанности друг к другу, Богу, красоте и страданиям земли исключительно важны для нашего жизненного тонуса. Мы рискуем стать изолированными и омертвевшими внутри, когда отстраняемся от тех вещей, которые любим, и от тех вещей, которые разбивают наши сердца. Потому что если мы наденем на себя доспехи, то перекроем доступ жизненной энергии в другие сферы жизни.

Мифический путь ― это возвращение к своему страстному стремлению, к сакральной тоске, даже если боль разобщения вызывает сильные мучения. Вот почему тоска лежит в основе принадлежности. Быть истинно живым ― значит страстно стремиться к тому, чего сильно жаждет душа, даже если эту жажду невозможно утолить; как ни странно, именно наше пристальное внимание к тому, чего у нас нет, возвращает нам согласованность действий и единое видение.

Покидая заросли тростника

Прибегая к лирической метафоре, Руми описывает свойственное нам разобщение в притче о тростниковой свирели [56]. Он рассказывает о парадоксе быть человеком: подобно тростнику, который срывают в зарослях, нас разобщают с божественным, чтобы принять участие в инкарнации. Только при таком разрыве с Возлюбленным тростник может стать свирелью, играющей прекрасную музыку страстного стремления, сильно тоскуя по возвращению в те же заросли, где его сорвали: «Будь безответною моя тоска, / Кто оценил бы сладость тростника? / А ныне стали скорби и тревоги / Попутчиками и в моей дороге. / Ушла пора моих счастливых лет, / Но благодарно я гляжу им вслед…».

В этом ритме разобщения и привязанности присутствует жизненно важный парадокс. Мы можем прийти к близости только через страстное стремление, сакральную тоску, которая возникает из-за нашей разлуки. Точно таким же образом, как рыба, вероятнее всего, не замечает воду, в которой плавает, пока ее не вытащат на берег, мы так же должны быть отделены от того, что нам знакомо, чтобы развивать стремление к неизвестному. Это стремление пробуждает любопытство в наших сердцах, увлекая нас идти вперед, навстречу жизни.

Вы слышите свирели скорбный звук? Она, как мы, страдает от разлук. О чем грустит, о чем поет она? «Я со своим стволом разлучена. Не потому ль вы плачете от боли, Заслышав песню о моей недоле. Я ― сопечальница всех, кто вдали От корня своего, своей земли. Я принимаю в судьбах тех участье, Кто счастье знал, и тех, кто знал несчастье. Я потому, наверно, и близка Тем, в чьей душе и горе, и тоска. Хоть не постичь вам моего страданья: Душа чужая ― тайна для познанья. Плоть наша от души отделена. Меж ними пелена, она темна. Мой звук не ветр, но огнь, и всякий раз Не холодит он ― обжигает нас, И если друг далек, а я близка, То я ваш друг ― свирель из тростника. Мне устранять дано посредством пенья Меж господом и вами средостенье. Коль духом слабые в меня дудят, Я не противоядие, но яд. Лишь тем, кто следует стезей неложной, Могу я быть опорою надежной…»

Любовники тянутся друг к другу благодаря страсти, иногда создавая новую жизнь, соединяясь в одно. Рано или поздно приходит время покинуть утробу матери, и рождается желание прильнуть к ее груди, которая дает сладость утешения защищенностью и поддержкой. Но наступит день,