Я распахнула дверь в служебный коридор. Он был небольшим – примерно шесть метров в длину. На бордовых стенах, рядом с черными дверьми, ведущими в комнаты, горели светильники в стиле классицизма – маленькие лампочки, подобные огню свечи, создавали таинственную атмосферу. Всего было восемь светильников. Ровно как и дверей, на которых не оказалось табличек с именами и регалиями. Где располагалась гримерная комната Тома Харта, Циркача или кабинет художественного руководителя Реда, я не имела ни малейшего понятия. Я оказалась в вакууме. Ни голосов, ни шороха – ничего. Только мое рваное дыхание и усиливающийся запах гари, который смутно напоминал жженый кофе.

Я медленно пошла по коридору. Каждый шаг, ведущий в неизвестность, давался легко. Как заколдованная, я все ближе и ближе подходила к самой дальней двери. Когда до нее оставался метр, механизм щелкнул, и дверь отворилась, приглашая войти…

– Сара? Что ты тут делаешь? – вывел меня из транса голос Тома Харта. Но он звучал со спины – передо мной по-прежнему никого не было.

– А? – все еще находясь «под чарами», пискнула я и развернулась на голос. Актер стоял у входа в служебный коридор и пристально смотрел на меня.

– Что ты тут делаешь? – Его голос напоминал раскаленный металл.

– Пришла к тебе.

Том подошел ко мне, схватил за руку и потащил к выходу. Уже через пару минут мы стояли в холле. Яркий дневной свет ослепил. Когда глаза привыкли к свету после тьмы коридора, я посмотрела на Тома и слегка отшатнулась от него.

– Ты чего? – спросил актер. Его голос слегка дрогнул, но злости я не заметила.

– Но ведь ты был у художественного руководителя, – промямлила я, вспоминая слова Циркача и показывая на дверь, из которой мы только что вышли. – В его кабинете.

– Нет, меня там не было. Я только пришел из дома, чтобы забрать распечатанные листы со словами новой роли. С чего ты вообще взяла, что я у Реда?

– Мне сказал твой друг. Циркач.

Когда я произнесла это, Том сжал челюсти и желваки на его лице сильно выделились.

– Пошли отсюда, – сказал актер, выдержав паузу, которая показалась траурной.

– А как же листы с текстом? – напомнила я.

– Я их уже забрал. Они были не в гримерке, а на столе в зрительном зале. Остались там после вчерашней репетиции.

– Так ты меня искала? – спросил Том, когда мы вышли из театра на улицу и побрели в сторону площади Пикадилли так, будто только вчера договорились прогуляться вместе.

– Да, я звонила тебе, но ты не брал трубку, поэтому я решила зайти в театр, чтобы встретиться.

– Я забыл телефон дома, – печально сказал Том. – У тебя что-то случилось?

– Нет, все нормально, – соврала я, слегка улыбнувшись. – Я уже решила все проблемы. Не нужно беспокоиться.

Когда я увидела Тома Харта в служебном коридоре театра, отпало всякое желание изливать ему душу и плакаться в жилетку. В голове до сих пор крутились слова Циркача, когда он говорил, что человек, который был со мной милее плюшевого мишки, на самом деле был кровожаднее свирепого гризли. Просто не показывал этого. Играл.

– Если Циркач что-то тебе сказал, не обращай на него внимания. Иногда он не чувствует, что перегибает палку.

– Не расскажешь, как дела у вас в театре? – спросила я после минутного молчания.

– Потихоньку. Уже репетируем спектакль по письмам Франца Кафки.

– И как?

– Да ничего, пойдет. Мне достались самые сентиментальные речи, – Том засмеялся, коротко кинув на меня взгляд. Потом он снова стал смотреть прямо.

– Хотелось бы посмотреть, – сказала я.

– Да что там смотреть, обычный спектакль, – Том подозрительно хмыкнул, будто пытаясь отбить всякое желание идти на премьеру. Я проигнорировала это, и мы неспешно пошли дальше.

– Хочешь, покажу один эпизод? Совсем короткий.

– Да, – опешила я.

– Тогда стой.

Том отошел на два шага и глубоко вздохнул. Актер около минуты смотрел на асфальт, а потом резко поднял на меня глаза и произнес с горечью в голосе:

– Не отчаиваться, не отчаиваться и по поводу того, что ты не отчаиваешься. Когда кажется, что все уже кончено, откуда-то все же берутся новые силы, и это означает, что ты живешь. Если же они не появляются, тогда действительно все кончено, и притом окончательно[24].

По моей спине пробежали мурашки. Актер сказал именно то, что я хотела от него услышать, когда еще час назад планировала распахнуть перед ним душу и разрыдаться, сетуя на жизнь.

«Почему именно эти слова? Почему не другие? Откуда он знает, что я сейчас чувствую?»

– Это так, всего лишь одна цитата из дневника, – Том подошел ко мне и улыбнулся. Он снова стал собой, а не Кафкой. Но вдруг, заглянув мне в глаза, продолжил его манерой: – Не отчаиваться, понимаешь? Не отчаиваться.

– Можно один глупый вопрос?

– Давай.

– У тебя бывает такое, что твой характер переплетается с характером персонажа, которого ты играешь на сцене?

– Да, – Том засунул руки в карманы плаща, и мы, как ни в чем не бывало, побрели по улице дальше. – А иногда я и вовсе не понимаю, где я настоящий. Смотрю на себя в зеркало и вижу в его отражении чужого и незнакомого человека. Знаешь, это очень жутко. Или сижу на кровати, а за моей спиной стоят все персонажи, которых я когда-либо играл. Думаешь, я псих?

– Нет, ты просто актер, – серьезно сказала я.

– Ты права, – Том снова пристально посмотрел на меня. Может быть, мне всего лишь показалось, но в этот момент его взгляд стал яснее и прозрачнее, чем вода в океане. Я вдруг почувствовала, что знаю его, хотя на деле Том Харт оставался все той же загадкой. Или даже так – с каждым разом он все больше походил на головоломку, решить которую мог только вундеркинд.

Когда мы попрощались с Томом у метро, я поймала себя на мысли, что всю прогулку мне казалось, что со мной идет просто оболочка, сгусток воспоминаний, а не человек из плоти и крови. В этот раз актер казался непривычно отрешенным, задумчивым, холодным. И Том снова отказал в интервью с Редом, не объясняя причины.

Я вернулась домой, открыла календарь в ежедневнике и поняла, что, если не хочу остаться без квартиры, должна за неделю найти новый заработок. В худшем случае мне пришлось бы взять часть из накопленных денег, которые я скрупулезно откладывала на магистратуру и не разрешала себе брать из них и пенни. А еще я могла написать статью для «Таймс» и забыть обо всех лишениях. Но проблема – писать пока было не о чем.

Из рассуждений вывел телефонный звонок Джейн.