– Мы храмовникам не помогаем, – пуще прежнего насупился Борис.

– А никто вас и не просит помогать храмовникам. Вы ей, вон, помогите, девчонке этой. Вы не на одежду смотрите, а вглубь. Она-то вам точно не враг. А если поможете, вы ей настоящими друзьями станете, так ведь, Сань?

– Самыми-пресамыми большими друзьями! – сложила у груди ладони Сашка. – Помогите, пожалуйста. Спасите моего Глебушку! Он ведь тоже мутант, как и вы. И он добрый. Он всё сделает, чтобы Святая вам не досаждала. И я тоже всё буду делать, я ей расскажу, какие вы хорошие, она ко мне прислушивается.

– Вот и смотрите сами, – сказал Денисов. – Поможете – у вас появятся друзья в стане Святой. И друзья, скажем прямо, значительные.

– А коли не поможем? – шмыгнул носом Лёха. – Врагов наживем?

– Нет! – поспешно выпалила Сашка. – Я не собираюсь никому мстить. Помогать нам или нет – дело ваше. Я ведь помню, что вас, здоровых мужчин, и так в селе мало. А дело опасное. Как я могу обижаться, если вы откажетесь? У вас ведь жены, матери…

– На жалость-то не дави, – буркнул Борис. – И добрее, чем есть, не выказывайся. Всё одно кажный тока то робит, што ему дородно да ба́ско. Тебе – мужа спасти, Толяну – Святую задобрить. А про нас ить вы скоро забудете, хошь поможем мы вам, хошь нет.

– А вот и неправда! – раскраснелась и сердито топнула девушка. – Зачем вы по себе других судите? Да, мне в первую очередь хочется спасти мужа. Но добро я никогда не забываю. И про вас я всё это время помнила. И про Олюшку-Заюшку, про стихи ее, про то, как несправедливо и жестоко с ней обошлись каратели! Даже если вы мне не поможете, я всё равно буду просить Святую, чтобы она вас, «диких» мутантов, за грамотность больше не наказывала. Я этого во что бы то ни стало добьюсь! Ради Олюшки, ради всех остальных, кто не желает в безмозглых зверей превращаться. И сделаю я это совсем не потому, что мне это «дородно да баско», а потому что так, как сейчас, – это неправильно. Потому что нельзя так с вами поступать. Потому что вы – тоже люди. Пусть порой и бессердечные. Вот. Пошли, Пистолетец! – обернулась она к Денисову.

– Куда? – нахмурился тот.

– Глеба спасать. Этим ребятам нам помогать, видишь ли, не баско.

– Попридержи вожжу-то! – сердито бросил Борис. – Ну, девка, ты и тарахтелка! Парнем-то поспокойней была.

– Вот и я о том, – едва слышно сказал Пистолетец, но Сашка услышала и незаметно для других показала ему кулак.

– Значица так, – мотнул головой старший мутант. – Чичас Лёха сбегает к Олькиной матери, возьмет чего из одежи. Ну и на ночлег вас к ей пристроит, коль тетка Клава не взъерепенится…

– Не, она добрая, – растянул улыбку до ушей Лёха, – как и Олюшка моя была… Я ей как скажу, што она… што… как ее?..

– Саша я, – подсказала девушка.

– … што Саша про Олюшку знает и стихи ее помнит, так сразу растает.

– Ну беги тады, чаво стал? – зыркнул на парня Борис.

Лёха умчался, а Сашка пожала плечами:

– Одежду-то мне зачем? Я ведь и так не голая.

– В храмовницкой-то недолго по селу походишь, – хмыкнул мутант. – А так дерюжку накинешь, личико платком замотаешь – скажем, что гостья к тетке Клаве пришла, откель-нибудь издалёка.

– А ночевать обязательно? – спросил Денисов. – Может, наоборот, дождаться темноты – и…

– В темноте-то где мы их искать станем? И скока их тамока – не увидим. Нет, по́ свету надо. Да и мужиков ишшо убалтывать придется. Спать-то у нас рано ложатся, так что поутру и соберу всех, у кого рук-ног поболе. Скажу им тож, што вы издалёка, «дикие», как и мы. Што по пути ее мужа, вон, слободские забрали. Тока ить наши мужики за спасибо-то не пойдут…

– А что мы им можем дать? – погрустнела Сашка.

– Автомат, – сказал Денисов.

– Откель у вас автомат? – удивленно заморгал Борис.

– Он как раз не у нас сейчас, а у тех, из Слободки. Они его у нашего провожатого забрали. Потому им и Глеба удалось захватить.

– Не, ну так не годится! – замахал руками мутант. – Это ж куда мы с кольями-то супротив автомата полезем?

– А мы аккуратненько, – дернул уголком губ Пистолетец. – Мы ведь – вежливые люди. Вот вежливо и попросим не стрелять. – Тут он стал серьезным: – Первым пойду я. И автоматчика отвлеку на себя. Вашей задачей будет напасть с тыла. Но, опять же, – дело хозяйское, насильно вас никто не тянет.

– Дык затянули ужо… – буркнул Борис. – Чаво ж теперича – в кусты, што ль?..

– Провожатого тоже надо спасти, кстати, – подала голос Сашка.

– А кто он? Тоже мутант?

– Вот он-то как раз храмовник. Самый что ни на есть.

– Храмовника мы спасать не будем. Сами спасайте, коли надо. Тока если его кто колом пырнет невзначай – не обессудьте. В драке оно всяко бывает.

Олюшкина мать, пожилая женщина с горбом, Сашку с Денисовым приняла. Без особой радости, но и не возражая. Даже какой-то жиденькой похлебкой накормила. А спать отправила на сеновал.

Сашка устроилась подальше от Пистолетца и на всякий случай предупредила:

– Не вздумай ночью приползти и начать лапать!

– Что я, враг себе? – возмутился Денисов. – Мне глаза еще пригодятся. Да и всё остальное тоже.

– Вот-вот, – пробурчала девушка. – А то – ишь!..

– Че-го-о-оо?.. – отвесил челюсть Пистолетец. – Когда это я хоть намеком?..

– У тебя глаза нехорошо бегали, – сказала Сашка. – Я заметила. Как у голодного кобеля.

– Не, Сань, ты точно беременная. Другого объяснения твоей неожиданной дурости я просто не нахожу.

– Сам ты дурость! Спи давай, завтра вставать рано – Глеба идти спасать, – зевнула девушка. – И этого, Тима.

– Вот его я бы точно спасать не стал, – проворчал Денисов. – Он вообще странно себя там повел. Ведь сначала-то он к «галере» с Глебом пошел, так?

– Ага, – откликнулась сонная Сашка. – Только давай лучше за-а-автра-а-аа…

– Завтра-то завтра… Но сегодня, когда я выбирался из кустов, он выскочил с «калашом» наизготовку прямо на меня. И если бы не тот разнорукий мутант с дубиной…

Из другого угла сеновала донесся могучий, совершенно не девичий храп.

– Бедный Глеб, – вздохнул, поворачиваясь набок, Анатолий Денисов. – Может, лучше его не спасать?

Стёпику снилась Маруся. Только на сей раз она не атаковала его – неважно с какими помыслами, – а кружилась вокруг в плавном воздушном танце. И похожа она была не на птеродактиля, а на большую красивую бабочку с розовыми, усеянными алыми сердечками крыльями. При этом у Маруси были пухлые девичьи губки, которыми она нежно напевала: