— Да откуда ты взяла! — крикнул Архипов. — Что за глупость!

— Мне женщина одна в камере все объяснила, — пролепетала девушка. — Надо принять судьбу…

— Так! — вскипел Архипов. — Какая-то баба мозги тебе запудрила, а ты и поддалась?

Как он возненавидел в тот момент эту незнакомую ушлую бабу, которая и в тюрьме занималась сводничеством и вербовкой проституток! Воспользовалась потрясением бедной Маши, уверенной, что все ее бросили и что вся жизнь ее теперь будет сплошным падением во тьму.

— Нет! — сказал он. — Главное запомни — ты не одна. У тебя есть я. И есть Иван Федорович, который обязательно тебя вытащит. Не поддавайся этим уговорам про судьбу. Твоя судьба — я. Поняла? Пускай я беден сейчас, но у меня впереди есть хорошее будущее. А значит, оно есть и у тебя. Ты просто должна подождать немного — несколько дней. Ни с кем не разговаривай, никому не отвечай. Помни, что как только мы тебя отсюда вытащим, то сразу я с тобой обвенчаюсь. Поняла?

Маша кивнула и улыбнулась сквозь слезы. Тут сердце Архипова не выдержало, он крепко обнял девушку и начал осыпать её лицо поцелуями. Маша ответила. Но эта тюремная идиллия длилась недолго — загремел ключ в замке, и тюремщик, приоткрыв дверь, крикнул:

— Время!

Сёмка Рубчик сидел, развалясь на стуле, вытянув под столом ноги, и сытыми, пьяными глазами смотрел на гармониста, наяривавшего «Златые горы». Он занял столик в самом центре трактира — пущай все смотрят, как он гуляет!

Ему было хорошо, легко на душе, о будущем он не думал, хотелось только пойти, взять девчонку и потешиться с ней.

Он поковырял пальцем в щербатых зубах.

В этот момент кто-то положил ему на плечо тяжелую руку.

— Здорово! — сказал человек, стоявший у Сёмки за спиной. — Пришел-таки?

Рубчик сразу напрягся и резко повернулся, сбрасывая руку незнакомца с плеча.

— А! — сказал он через мгновение, расслабившись. — Это ты, дядя!

Прохор Силантьевич, лысый бородач, обошел стол и сел напротив.

— Два дня жду, — сказал он. — Вроде договаривались?

Рубчик пьяно прищурился.

— А мне что? Это тебе надо было, дядя.

— Дурак ты, — беззлобно ответил Прохор. — Понятия в тебе нет. Если я тебе сказал — так ты должен был пулей лететь. Он, понимаешь, ждать не любит.

Прохор Силантьевич взял бутылку, стоявшую на столе, повертел ее в руках.

— Наливай! — пригласил Сёмка.

Но бородач поставил бутылку обратно на стол, подозвал полового и приказал принести чаю покрепче.

— Потом, — сказал он, сделав заказ. — Вот поговоришь с самим, тогда и обмоем.

— С кем поговорю? — спросил Рубчик. Он никак не мог вспомнить, о чем договаривался тогда с этим мужиком.

— С Маркелом Антоновичем, дурья твоя башка.

Сёмка нахмурился.

— Что ты ругаешься, дядя, — сказал он. — За дурака-то и в рожу получить недолго.

— От тебя, что ли? — хмыкнул Прохор Силантьевич.

Сёмка положил на скатерть кулак с зажатым в нем ножом.

— Убери, — посоветовал бородач. — Здесь этого не любят.

— А мне-то что? — ощерился Сёмка.

— Ну гляди, — холодно ответил Прохор.

Рубчик хотел сказать что-то еще обидное и наглое, но в этот момент его вдруг подхватили сзади под мышки, выдернули из-за стола и потащили. Гармонист еще веселее стал наяривать, а сидевшие в кабаке мужики загоготали:

— Так его! Тащи на правеж! Неча тут!

Сёмка завертел головой, пытаясь увидеть своих обидчиков, стал вырываться, норовя ударить ножом, но его успокоили ударом дубинки по затылку, заломали кисть, заставив выронить нож. Два бугая втащили Сёмку в комнату за стойкой, забитую ящиками и бочками, и начали без суеты и шума месить крепкими кулаками. Наконец, в дверях показался Прохор Силантьевич и крикнул:

— Хорош!

Рубчика бросили на мешок картошки. Весь хмель с него слетел под ударами вышибал. Он теперь прижимал к животу дрожащие руки и постанывал, как собака на живодерне.

— Шутить со мной удумал? — спокойно спросил Прохор. — Ну как тебе наука?

— Прости, дядя, — проскулил Сёмка. — Зачем бить-то?

— За одного битого двух небитых дают, — ответил бородач. — Давай, поднимайся, Маркел Антонович ждет. — Он схватил Сёмку за воротник и поставил на ноги. — Иди за мной.

— Ножик отдайте.

— Если Маркел Антонович тебя к себе возьмет, новый купишь. А если нет, то ножик тебе и не понадобится, — пообещал Прохор Силантьевич.

Сёмка поплелся за бородачом. Они вышли на площадь, прошли мимо лавок антикваров, обогнули Шереметьевскую больницу и подошли к боковой калитке. Прохор открыл ее и повел Рубчика мимо больничного флигеля на задний двор, к небольшому домику. Там, тщательно вытерев сапоги о тряпку, он постучал в дверь, открыл ее и пропустил Сёмку вперед себя.

— Иди, давай!

Рубчик прошел через темные сени, в которых было жарко натоплено, и попал в светлую комнату со столом и застеленной кроватью. На дальней стене висело просто зеркало без оправы, державшееся на загнутых гвоздях. Над ним тикали ходики. За столом сидел полный мужчина с пышными усами и седыми коротко стриженными волосами, одетый в рубаху и жилет.

— Заходи, — произнес он. — Садись. Разговор есть к тебе.

— Что за напасть такая, дядя! — жалобно сказал солдатик, лежавший на стене слева от Мирона. — Понастроили, понимаешь! Вот ведь неразумные люди! Ну, как по ним стрелять? Ведь хибара на хибаре!

Чуть дальше справа, в редуте, наспех сооруженном из мешков с землей, трое солдат в грязных от порохового дыма белых рубахах, пригнувшись, заряжали древнюю английскую пушку, взятую вместе с Цитаделью. Из восьми местных орудий только два после осмотра майором Штемпелем были признаны пригодными для стрельбы. Одна стояла над воротами, а вторую втащили на стену — сбить вражеское орудие с недалекого минарета, которое целый день палило по госпитальному двору. Тут же, привалясь спиной к мешкам и закрыв лицо от солнца полотенцем, лежал унтер Любимов, назначенный наводящим, потому как до Самарканда служил при ракетном орудии. Хотя принципы стрельбы из пушки и из ракетницы отличались кардинально, у Штемпеля просто не было другого человека, чтобы приставить его «к артиллерии». Унтер был ранен в левое плечо, но с позиции не уходил, а только дал себя наскоро перевязать, благо ранение было поверхностным, осколком камня при взрыве выдрало кусок мяса и чуть поцарапало кость.

— Водицы бы, — сипло сказал солдатик слева. — Че не несут? Небось мы тут не на променаде. Солнцепек-то какой, а тени нет, да, дядя?

Мирон, щуря левый глаз, целил туда, где, как ему показалось, за невысоким глиняным заборчиком примостился «халатник». Болтовня и жалобы солдата его ничуть не отвлекали.