— Хотите преподнести что-нибудь в подарок? — восторженно спросила она, ни единым взглядом не выдав своего удивления, что такой, как он, способен отовариваться в их заведении для небожителей. Видно, он не первый, эдакий безумный Пьеро, мечтающий приодеть если не себя, то хоть свою Коломбину.

— Мне нравится платье у вас на витрине, — не стал ходить Андрей вокруг да около.

— О! Оно прелестное, правда? — лукаво улыбнулась продавщица. — У вас отличный вкус!

Андрей хмыкнул: комплимент был явно в счет будущей покупки.

— Только я точно не знаю размеров э… своей девушки, — сказал он.

— Очень отличается от меня? — спросила деловито барышня, и Андрей хотел было брякнуть «очень!», но тут она добавила: — Я имею в виду, по комплекции?

Андрей смерил ее оценивающим взглядом:

— Нет, повыше только. Но, кхм, такая же худая.

— Тогда вам точно подойдет платье в витрине. — Девушка подвела его со спины к манекену. И Андрей понял, что спина у Маши в платье будет голой. Голой, но красивой. Он вздохнул:

— Ну, упакуйте мне его, что ли…

* * *

Парой часов позже он уже разворачивал шелковистую бумагу перед Раневской.

— Как тебе?

Раневская, подняв бровки домиком, вперил в него непонимающий взгляд: зачем тебе платье, хозяин?

— Думаешь, она его будет носить? — Теперь, когда дело было сделано и карточка опустошена, Андрееву душу терзали смутные сомнения вкупе с тяжелыми предчувствиями. И что на него вдруг напало, а?

Раневская, по-деловому сунув лохматую морду под восковую бумагу, вдохнул парфюм и от неожиданности громко чихнул.

— Эй! — Андрей выдернул коробку из-под собачьего носа. — Вот только твоих слюней и шерсти мне тут не хватало!

— Что это вы там не поделили, мальчики? — Маша, улыбаясь, стояла в дверях веранды.

— Э… — Андрей вскочил, почувствовав, как краснеет. — Мы тут с Раневской решили преподнести тебе, кхм, сюрприз.

— Ого! Приятный, я надеюсь? — Сбросив босоножки, Маша голыми ступнями прошла по деревянному крашеному полу и остановилась перед «мальчиками».

Андрей быстро спрятал коробку за спину, как двоечник — дневник, исчирканный красным. Маша, почесывая Раневскую за ухом, явно с трудом сдерживала смех.

— Вы съели все продовольственные запасы? — предположила она. — Или спалили единственную сковородку, или…

— Вот. — Андрей вздохнул, тяжко, как Раневская: была не была! И вынул из-за спины белую коробку. — Это тебе.

— О, — осеклась, чуть нахмурившись, Маша. — Спасибо.

Она открыла крышку, развернула шуршащую бумагу и, увидев белый крепдешин в ярких цветах, молча подняла глаза на Андрея.

— Это, — прокашлялся он, — ммм… Платье. Примеришь? Ну, или, если тебе не нравится, не примеряй, я…

— Сейчас. — Маша быстрым шагом пересекла веранду и исчезла за дверью комнаты. Андрей растерянно переглянулся с Раневской и, вздохнув, опустился на стул, уставившись в пол в мрачноватом ожидании.

Скрипнула дверь — он поднял глаза. Маша, явно стесняясь, стояла на пороге: казалось, от нее, как от волшебной феи из детской сказки, шло легкое свечение. Андрей молчал. Маша смотрела на него, закусив губу.

— Мне не идет? — наконец спросила она.

Андрей сглотнул:

— Тебе очень идет. Тебе так идет, что хочется его сразу снять и спрятать!

— Правда? — Маша с облегчением улыбнулась. — Мне тоже так кажется. — Тут она смутилась. — Это я о том, что идет! Ну и вообще. — Она подошла к нему и села на колени, прислонившись к нему обнаженным плечом и спиной с чуть выступающей, как ангельское крыло, лопаткой. — Я считаю, что у вас с Раневской отличный вкус!

Маша в явной растерянности глядела на несколько пар обуви, перевезенной ею из дома к Андрею на дачу. Черной обуви. Имеющийся выбор не предполагал появления в ее гардеробе дорогущего, она сразу это поняла, белого платья в красных цветах. Но она знала, что платье необходимо надеть сегодня, сейчас же. Во-первых, потому, что потом она может просто не рискнуть это сделать, а сегодня ей не нужно появляться на Петровке. Во-вторых, она понимала, что, если опять выйдет к завтраку в привычной черной футболке и брюках, для Андрея это станет тяжелым ударом.

«Нельзя давить мужские порывы!» — процитировала она шепотом свою бабку. «Второго шанса может и не представиться», — говорила в свое время та Маше, подмигивая. И Маша решила не пренебрегать уроком и со вздохом выбрала единственную пару обуви, подходящую по цвету к наряду: белые спортивные тапочки.

Однако результат, как ни странно, — это Маша обнаружила уже в метро, отправившись к академику Лебедеву общественным транспортом, дабы избежать пробок, — оказался не так плох. Кедики придавали ее облику некую стильную легкомысленность и много больше соответствовали Машиному характеру, чем если бы вдруг она встала, к примеру, на элегантные каблуки.

Академик Лебедев жил в сталинском доме на Большой Полянке, столь густо увешанном по периметру мемориальными досками, что сразу же становилось ясно — простые люди в этот дом не попадали. Из двух имен, названных Анной Шварц, найти очень пожилого академика в добром здравии казалось наименее реальным. Но жизнь распорядилась так, что аспирант Лебедева, Носов, умер от лейкемии во Франции еще в начале двухтысячных. А Лебедев, судя по телефонной с ним беседе, был жив и вполне бодр. Дверь, лаковую, дорогую, но совсем не современную, открыла перед Машей приятная женщина с круглым лицом и косой, сложенной бубликом на затылке.

— Это вы с Петровки? — спросила она чуть удивленно. И Маша вспомнила — ах да, платье! Ее легкомысленный облик! И полезла за удостоверением, но женщина остановила ее плавным движением руки: — Проходите, пожалуйста.

Она провела Машу в круглый холл, от которого отходили пять дверей. Одна из них оказалась приоткрыта — за ней был виден кухонный стол с нежно-зеленым капустным кочаном. Морковка, лук. А дальше — большое окно и густая тополиная листва старого московского двора.

— Щи готовлю свежие, — угадав направление ее взгляда, сказала — жена ли? домработница?

И толкнула противоположную дверь, за которой было темно и пахло лекарствами. Маша моргнула, пытаясь привыкнуть к смене освещения: пещера, подземелье какое-то.

— У академика больные глаза, — пояснила шепотом женщина и громко сказала: — Иван Ильич, это к вам!

Едва привыкнув к полутьме, Маша разглядела широкую кровать, окно, занавешенное плотными шторами: сквозь тончайшую щель светило солнце, пыльный луч падал на столик на колесиках, уставленный разнокалиберными коробочками с лекарствами.

— Сейчас. — Женщина щелкнула выключателем, и на тумбочке у кровати зажглась старорежимная лампа под зеленым абажуром. Странный, кажущийся призрачным по сравнению с дневным свет осветил лицо старика в пижамной куртке, лежащего на постели. Старик пошевелил кистью: раздалось тихое жужжание — изголовье кровати вдруг приподнялось: постель медленно, но верно стала превращаться в кресло.