– Запишу вас на начало апреля, – продолжает врач. – Первые две недели доступное вам движение рукой – только донести ложку до рта, на шестой неделе сможете водить машину. После этого разберемся со сборами.

– Вот черт…

– Знаю, это вам против шерсти, Джек, но постарайтесь не слишком огорчаться. Больше бегайте. Сейчас не сезон. Поезжайте на отдых, как обычный человек. На какое-то время выберите покой.

Покой? Нет уж, этому не бывать – иначе мне не удержаться в команде.

– Я справлюсь.

– Есть кому о вас позаботиться в период выздоровления?

Есть Люси, хотя мне не хотелось бы ее просить. Она бы была только рада, но у нее новый муж и планы на кругосветный круиз как раз в апреле. Есть Куинн. Можно обратиться к Девону, но у него есть собственная жизнь, к тому же я не допущу, чтобы кто-то из игроков увидел меня слабым, даже он. На ум приходит Елена, но я гоню эту мысль. Нет уж, только не она.

– Ага… – Я встаю, чувствуя некоторую растерянность. От одной мысли о запрете выходить на поле, делать то, что у меня получается лучше всего, у меня к горлу подступает тошнота. И честно во всем признаться мне некому, кроме тренера. Я совершенно одинок.

Врач встает одновременно со мной. Кажется, он хороший физиономист.

– Это не конец света, Джек. Вы еще поиграете.

– Пожелайте мне завоевать Суперкубок.

– С каждым годом он все ближе, – подхватывает он со смехом.

– И все никак… – бормочу я.

– Да, Нэшвилл не отказался бы от Суперкубка.

Я киваю.

– С вас операция, с меня – трофей.

Но, идя к своей машине, я не чувствую и малой доли той уверенности, которую только что источал. Чертов Харви! Даже лежа в могиле, он никак от меня не отвяжется. Мысленно я возвращаюсь в прошлое, меня опять начинают терзать тяжелые воспоминания о выстрелах, отнявших у меня мать, и о той пуле, которая предназначалась для меня. Он бы снова в меня выстрелил, если бы я не исхитрился вырвать у него оружие. Я был тогда сопляком вроде Тимми и еще не занимался спортом. Я нажал на курок с закрытыми глазами, а когда открыл, он уже был мертв, во лбу зияла дыра. Я борюсь с тошнотой, всегда подкатывающей, стоит мне представить мать и его, лежащих на окровавленном ковре. Я упал на ее тело и поднял такой крик, что сбежались соседи. В «Скорой» мне не захотели ответить, жива ли она, и я разрыдался. Боль в раненом плече была ни при чем: я горевал по единственному человеку, которому было до меня дело.

Я был ей важен, но не настолько, чтобы уйти от сожителя.

Мне так и не удалось смириться с тем, что я оказался для нее на последнем месте.

Не могу осознать, что мою мать убила ее же любовь.

Зачем такие чувства, кому они нужны? Никому. И уж конечно, не мне.

* * *

– Прекрати изводить себя этим матчем. У меня есть новость.

Лоренс сидит у меня в квартире. Я смотрю видеозапись Суперкубка. Он заявился после моего возвращения от врача с намерением выведать подробности.

– Какая? Если плохая, то лучше не надо. – Я не свожу глаз с экрана, внутренне готовясь к эпизоду с моим последним пасом. Морщась, я слежу за тем, как, отдавая мяч Девону, промахиваюсь мимо его вытянутых рук. Мяч ловит питтсбургский лайнмен, чтобы, пробежав с ним все поле, зафиксировать проигрышный для нас тачдаун.

– Сегодня утром мне позвонила София.

Я вздрагиваю, оборачиваюсь и вижу его самодовольную физиономию.

– Какого дьявола?

– Похоже, она порвала со своим хоккеистом, – говорит он с ухмылкой.

– Я должен ей посочувствовать?

– Она хочет с тобой увидеться.

– Зачем? – хмуро отзываюсь я. – Мы весь год так тщательно друг друга избегали!

Он пожимает плечами.

– Говорит, что хочет загладить вину. Принести извинения. Предлагает пойти с тобой на благотворительный вечер на следующей неделе.

– Загладить вину? – Я издаю смешок. – Будет делать вид, что не было никакой книги? Она уже сотворила зло, между нами все кончено. У меня нет никакого желания с ней видеться.

– Дело в том, что она еще не отвергла мысль написать статью для Cosmopolitan. Говорит, что ты смог бы ее отговорить. Совсем свихнулась, да?

Это еще мягко сказано. Я взвешиваю все «за» и «против». Ни одному ее слову нельзя верить.

– Наверняка затевает новые козни. Предложи ей поискать другого дурачка.

Я выключаю телевизор и иду в кухню за энергетиком. Лоренс идет за мной по пятам.

– Так-то оно так… Она не стоит того, чтобы ты тратил на нее время. Но с другой стороны, если пресса увидит вас вместе, поймет, что у вас нормальные отношения, то это приглушит сплетни, будто ты ее поколачивал.

Я тут же вспоминаю Елену. Та поверила, когда я сказал, что не поднимаю руку на женщин.

Мы целую неделю вместе репетировали. Она со мной вежлива, но соблюдает дистанцию, единственная обращенная на меня эмоция – это чувства, которым она наделяет Джульетту, когда мы вместе на сцене. Вчера вечером Лаура трижды заставляла нас повторять сцену на балконе, пока не добилась желаемого. Я сам не свой, когда вспоминаю, как стоял под ее балконом, сколоченным реквизиторами, и внимал ее признаниям в любви к Ромео. Я с бьющимся сердцем слушал эти слова, хотя знал, что они предназначены не мне. Мы стояли лицом к лицу, не отрывая друг от друга глаз, декламировали шекспировские строки, и я – вот черт! – чувствовал, что каждая впивается мне в сердце как игла.

Но, отрепетировав все свои реплики, Елена подчеркнуто переставала обращать на меня внимание, болтала с кем угодно, только не со мной. Что ж, мне нравится ее позиция. Нравится, что она знает, чего хочет, и не желает мне подыгрывать.

Но…

Я не могу не думать о том, как в какой-нибудь другой жизни я бы смог… быть самим собой.

Я не удерживаюсь от тяжкого вздоха.

– Ты хоть слушаешь меня? – спрашивает Лоренс с осуждением в голосе. – Опять небось задумался о своей пьесе?

– Ничего подобного.

– Что скажешь о совместном с Софией участии в благотворительном вечере? Никто не говорит, что вы должны изображать влюбленных пташек, просто я мог бы сделать парочку фотографий и разместить их в соцсетях под заголовком «Бывшие влюбленные стали друзьями».

– Нет.

– Проклятье, Джек! Это помогло бы. Уверен, ты сумел бы включить свой шарм и убедить ее не писать статью. Убудет от тебя, что ли, если ты прикинешься, что перестал на нее сердиться?

Я бросаю в корзину пустую бутылку.

– Из-за нее я перестал доверять людям. Нет, в эту реку я больше не войду.

Он складывает руки на груди и собирается что-то сказать, но тут раздается стук в дверь.