а не просто довольна жизнью. Знал бы он, что счастье это процесс, а не конечная цель. И что война, идущая десятилетиями, в один момент прекратиться не способна. Но он был не менее упертым чем я. Особенно чувство моей безопасности у него обострилось после его службы в армии.

Когда он решил реализовать свой безумный, как мне казалось, план по проникновению в тыл врага, останавливать его было бесполезно. Крылья несли его. В первый его поход на войну, я очень сильно боялась его потерять. Но возможности изменить что-то не было, ведь не он и не я решали, идти или нет. А в этот раз мы решали самостоятельно: он решил пойти, я решила отпустить, потому что понимала, что сила его веры в правильность действий, его верность своей идее гораздо сильнее любой армии, любого оружия.

Наверное, другая села бы у окна, как писалось в книгах, и стала бы ждать своего воина на щите или под щитом. Лила бы слезы, надеялась и ждала. Но не я.

Раскидав всю рабочую рутину, которая досталась мне вместе с обязанностью замещения мужа на роли Хранителя, я тут же полезла в его записи и файлы, что бы выяснить все обстоятельства, которые сподвигли его на поход в плен. Несколько дней я посвятила лишь чтению записей Олега. Среди пленных орматцев есть солдаты с похожими позывными. Даже не с похожими, а почти идентичными, с отличиями в нумерации. Они дают одинаковые показания. Имеют одинаковую военную специальность. Ну этот факт хорошо сочетается с позывными, допустим, а не имеет сакрального смысла. Сакральный смысл как раз в ДНК, в схожести цепочек. Покрутив в голове все возможные причины этих совпадения, я пришла к выводу, что скорее согласна с предположением мужа о программировании этих орматцев.

Что делают крылья с человеком? Он спешит их скорее использовать, взлететь. Вот так и мой Олег поспешил действовать. Убедил начальство, что разгадку этого вопроса можно узнать только на той стороне. А что бы сделала я? А я бы ждала разгадку на этой. Собирала бы данные дальше, вывела бы их в статистическую закономерность, ждала бы отклонений от этой закономерности и исследовала как раз отклонения. Что я и сделала.

Теперь анализы ДНК пленных и убитых орматцев были полностью под моим неусыпным взором. Я создала алгоритм контроля и внедрила его в сортировочную и накопительные системы для того, что бы быть сразу и в единственном числе оповещенной о повторяющихся цепочках ДНК. То, что успел проанализировать мой муж, перепроверять не стоило, его уму и внимательности я доверяла. А вот новые данные теперь были подвластны новому Хранителю, то есть мне.

И первые результаты не заставили себя долго ждать: система сообщила о совпадении цепочек еще у одного убитого орматца. Каково же было мое удивление, когда обнаружилось, что совпадение было не просто с какой-то другой, а сразу с двумя предыдущими пробами. Это было то отклонение от статистических данных, которые я ждала для анализа. В опровержении истины может крыться ее подтверждение, если такое опровержение не удалось.

Но первая скрытая победа принесла и первое явное разочарование: так как орматский солдат был мертв, убит на территории, занятой в последствии нашими войсками, то помимо пробы ДНК ничего от него я больше получить не могла. Показаний он не даст, позывной я не узнаю, мертвые всегда молчат. Единственное, что я смогла сделать, так это послать запрос в полевой морг о наличии или отсутствии повреждений в виде проколов вены. Ответ пришел быстро, и гласил строго и просто: тело находится в таком виде и состоянии, что скорее установлено отсутствие конечностей, чем их повреждения. Никогда не понимала юмор патологоанатомов.

Занимаясь этим делом, этим наследием мужа, я вдруг вспомнила слова отца:

— Верность идее…

Наконец-то до меня дошло и второе слово из его речи. А вместе оба слова заиграли новыми красками смысла. Я осталась верной не только мужу, нашим отношениям, мыслям и мечтам. Я осталась верна его идее, работе и цели. А значит, теперь задача остановить войну не только его персональная.

2. Встреча с подделкой

Неожиданный звонок телефона заставил меня подпрыгнуть на стуле. Нет, я не из пугливых особей женского пола, норовящих грохнуться в обморок от писка мыши в виду общей неприязни к ним. Просто было поздно, в лаборатории уже никого не было, я осталась одна в комнате со склянками и колбами и задумчиво смотрела на экран терминала, ища среди цифр и знаков новую закономерность, которую могла пропустить. В кабинете мужа я так и не привыкла работать, а предпочитала свое старое рабочее место в лаборатории. Только телефон, положенный Хранителю, перенесла поближе.

— Да, слушаю. — мне даже самой свой голос показался усталым.

— Агнесса Львовна? — голос звонившего был мне незнаком, но нервозность я уловила в нем сразу.

— Слушаю.

— Встреча назначена на месте венка из сон-травы. В течении недели. — быстро проговорил звонивший.

— Что? — моё сердце предательски ёкнуло, хотя смысл сказанного еще не дошел до меня. — Что вы сказали?

Но в трубке уже щелкнуло, и послышались длинные гудки. А я в недоумении смотрела на кусок пластика в своей руке. Этого не может быть!

Быстро положив трубку и подняв ее снова, я натыкала на пульте телефона нужную комбинацию и строго спросила:

— Коммутатор? С какого аппарата сейчас звонили на этот номер?

— Номер вашего удостоверения? — бесстрастно и противным голосом ответила девица-коммутатор. Или тётка. Пусть будет большая вредная тетка, именно такой внешности должен соответствовать подобный неприятный голос.

Я назвала номер.

— Ожида-а-айте. — протянула тётка. А через приличную паузу добавила: — Телефон экстренной связи номер восемьсот тридцать два дробь один.

Дробь один. Дробь один — это в первом поясе обороны. Я развернулась к терминалу и потыкав клавиши вызвала карту. Что бы узнать точное местоположение телефона экстренной связи, мне придется обращаться по инстанциям через запросы, и даже статус временного Хранителя мне не поможет ускорить этот процесс. Бюрократия. Первый пояс обороны тоже понятие растяжимое. От Тамболя и дальше на несколько сотен километров. Что я хочу увидеть на этой карте? Пожалуй, только «место венка». Что это еще за фраза такая «место венка из сон-травы»? Место, где он сплел мне венок? Ну так бы и сказал тогда. Камшары. Почему было просто не сказать «деревня Камшары»?

Но на самом деле не это было важно. Наверное, за своими внутренними претензиями к звонившему о неправильности изложения я пыталась скрыть нервозность, вызванную простым фактом: о венке знали только