любовным сладостным забавам

чужая скорбь всегда приправа.

Король Рокка Аспра хочет взять в жены собственную дочь, которая с помощью одной старухи превращается в медведицу и убегает в лес. Потом она попадает в руки принца, и он, увидев ее в истинном облике в саду, когда она расчесывает волосы, влюбляется в нее. После разных происшествий всем открывается, что она женщина, и он женится на ней

В течение всего рассказа Поппы женщины смеялись до слез, но в том месте, где было сказано о женской хитрости, способной провести и лисицу, чуть не лопнули от смеха. И в самом деле, у женщины уловок — как зерен бисера, если нанизать по сотне на каждый ее волос. Хитрость ей — матушка, ложь — кормилица, лесть — наставница, выдумка — советник, обольщение — товарищ; вот она и вертит мужчиной так и сяк, как ей нравится. Но теперь очередь дошла до Антонеллы, которая, распустив перья и уже приготовившись говорить, ненадолго задумалась, будто желая получше припомнить все подробности рассказа, а затем начала так:

Хорошо сказал мудрец, что приказу, полному желчи, невозможно повиноваться с сахарной душой: подобает, когда просишь или требуешь, верно отмеривать просьбы, чтобы взамен тебе верно отвесили послушанием. А приказы неудобоваримые рождают сопротивление неукротимое, как и случилось с королем Рокка Аспра[199], который, потребовав от дочери невозможного, вынудил ее бежать с риском для чести и жизни.

Итак, рассказывают, что жил некогда король страны Рокка Аспра, имевший супругу — красавицу из красавиц; и вот во цвете лет она, упав с коня здоровья, разбила светильник жизни. Но еще прежде, чем светильник этот погас, призвала королева мужа и сказала ему: «Я знаю, что ты любил меня всем существом. Поэтому покажи и осадку моих дней пену твоей любви: дай мне слово, что не женишься никогда, если не найдешь такой красивой женщины, какой была я. А коль возьмешь хуже меня, я ее прокляну, чтобы ей сдавило соски, а тебя ненавидеть буду даже на том свете».

Король, любивший ее всю с фундамента и до крыши, услыхав ее последнюю волю, разразился таким плачем, что долго не мог вымолвить в ответ ни слова. И наконец, перестав плакать, сказал ей: «Если я захочу еще когда-нибудь иметь жену, пусть разобьет меня подагра, пусть меня поразит копье каталонца, пусть сделают со мной как со Стараче![200] Радость моя, забудь об этом! Не смей и думать, что я смогу после тебя полюбить другую женщину. Ты была начатком моих любовных чувств, ты унесешь за собой и ветошь моих вожделений!»

И не успел он договорить эти слова, как у бедной молодой женщины, которая уже хрипела, закатились глаза и вытянулись ноги.

Король, увидев плотину ее жизни прорванной, исторг поток из своих глаз и так начал бить себя в грудь и кричать, что сбежались все придворные. Призывая по имени эту добрую душу, он проклинал Фортуну, которая ее от него увела, рвал на себе волосы и хулил звезды, пославшие ему такое горе.

Но поскольку, как говорится: «Боль — локоть разбить, боль — жену потерять; одна пройдет, как в могилу зарыть, другая пройдет, как к коленкам прижать», — еще Ночь не вышла на плац проверить караул летучих мышей, а он уже стал загибать пальцы: «Вот умерла моя жена, и остался я вдовым и несчастным, без иных надежд, кроме этой бедной дочки, что она мне оставила. Итак, нужно найти кого-то, чтобы я мог иметь и сына! Но с кем смогу разделить ложе, где найду я женщину, что была бы подобна красотой моей жене, если все остальные по сравнению с ней кажутся уродинами? Здесь, сейчас хочу ее! Но где найдешь другую, хоть с посохом по миру иди? Где сыщешь другую, хоть в колокольчик звони? Или Природа отлила для меня одну Нарделлу, которая ныне в раю, а потом разбила форму? О, в какой же лабиринт она меня загнала! О гибельное обещание, что я дал ей! Ну так что же? Я еще не видел волка и уже убегаю? Будем искать, посмотрим и найдем! Возможно ли, чтобы не нашлось другой ослицы для опустевшего стойла моей Нарделлы? Возможно ли, чтобы мир для меня был потерян? Или у меня уже и семени не осталось?»

Сказав так, он тут же велел обнародовать указ, чтобы все красивые женщины мира собрались на испытание красоты, ибо он хочет взять в жены прекраснейшую из них, чтобы поднести ей в дар свое королевство. Когда слух разнесся повсюду, не было женщины во вселенной, что не пришла попытать счастья, не осталось ни одной безобразной, ни с каким уродством, что не захотела показаться перед всеми. Ибо если коснешься вопроса о красоте, то ни самая страшная яга не признает себя побежденной, ни одна акула морская не уступит; но каждая будет упрямо верить в свою удачу. А если зеркало скажет ей правду, она обвинит стекло, что оно нарочно отражает ее не так, какова она есть, и убедит амальгаму, что ее худо положили.

И вот, когда вся страна заполнилась женщинами, король выстроил всех в ряд и стал расхаживать перед ними, словно великий султан, когда входит в сераль, чтобы выбрать, о какой из генуэзских камушков[201] подточить свой дамасский кинжал. Он рыскал туда и сюда, оглядывая каждую со всех сторон, сверху и снизу, как та обезьяна, что не может ни выпрямиться, ни остановиться: но у одной ему лоб казался кривым, у другой нос длинным, у третьей был большой рот, у четвертой пухлые губы, пятая была ему высока, шестая низка и дурно сложена, та — не в меру толста, эта — слишком худышка; испанка не нравилась желтоватой кожей, неаполитанка раздражала тем, как ходит на своих высоких каблучках[202], немка для него была холодной, будто замороженной, француженка слишком легкомысленной, а венецианка — та, из-за своих слишком выбеленных волос, и вовсе казалась ему куделькой льняной пряжи.

В итоге, какую по одной причине, какую по другой — он всех отослал прочь, указывая одной рукой вперед, а другой подталкивая в зад. И среди стольких красивых лиц не найдя ни одного подходящего, решил удовлетворить себя собственной дочерью, говоря: «Зачем мне искать Марию в Равенне[203], если Прециоза, моя дочь, сделана целиком по образу своей матери? Имея такую миленькую мордашку у себя в доме, зачем искать кого-то в заднице мира?»