нос раньше времени, иначе всё испортишь. – Он замер и многозначительно уставился на Софи, выдерживая понятную ему одному паузу. – Ну?

– Что? – девушка не понимала, сам ли по себе Том странный, или его юному уму известно то, о чём она и не смеет догадываться.

– Помогать мне будешь? – парень кивком указал на стол. – Ты же всё равно не уснёшь, так что не мучайся и отвлекись, пока мы разговорами Оливера не разбудили.

Софи посчитала эту мысль самой здравой из всех тех, что ей довелось слышать из уст Тома. Так она думала, умаляя заслуги парня, что жил в достатке то время, которое она прожигала на обочине жизни. Томас был тем ещё счастливчиком, и было это ей до того горько принимать, словно тошнотворную вязкую микстуру, которая в конце концов исцелит её раны, что Софи и не пыталась обратить внимания на то, в чём он был по-настоящему несчастен. До её прихода Том был поглощён своим ужасающим одиночеством.

Она последовала его совету, всю себя посвятив работе. Казалось, ей только удалось отойти от той бесконечной гонки, которой она самолично себя губила, как перед ней оказалась новая причина для бегства, но сейчас бежать проще. Софи больше не задыхалась в постоянном труде, что вставал у неё в горле, перекрывая воздух. Она простила себе жизнь, разрешила благодарить Тома хвалебными овациями каждый раз, как тот затевал для Оли новую игру, позволила покою подойти к себе ближе, в отдыхе расслабляя уставшие плечи. Но тишина успела покинуть её голову без обещания вернуться. Софи ещё чувствовала запах сандала, что шлейфом тянулся за Маргарет. Сумрачные очертания её тела и в придыхании раскрытые губы исчезали из памяти, забирая с собой любовный фантом, что лишь намёком напоминал о том, что у Оли были родители.

Она так и не поговорила с ним, а он так и не узнал, что до церкви дошёл лишь его отец. Стоило Мег выйти за порог родного дома, как её не стало, и кто из этих потерявших мораль людей посмел притронуться к ней, Джеймс не смог сказать. Из его речи пропало всё, что придавало былому Джеймсу то особое красноречие, которым он так умело пользовался при ней. Том не сказал и слова, что могло бы описать его прошлого, свои последние дни бездумно воющего в одной из запертых комнат подвала, куда спускают самых неугодных. Джеймс сломался. Точнее, его усиленно ломали, пока он успевал лишь выплёвывать зубы, ненужные ему для ежедневных молитв и веры в того, чьё существо они с женой молча презирали. Джеймс так и не принял в своё сердце чужака, что с самого начала оставил их, и до самой смерти продолжил перечь в нём жену и сына, увидеть которых его ослепшие глаза в разбитых очках больше не смогли бы.

Слова Мег больше не имели над Софи той же силы, что и раньше, но почему-то сердце её беззвучно рыдало при одном лишь воспоминании о ней, такой хрупкой, разбившейся у неё на руках в темноте той злосчастной кухни, где она ей призналась. Но Софи не приняла в свои руки ту уставшую от терпения человеческую натуру, что была подобна ей. Мег не успела принять того, что Софи была готова для неё сделать. И Мег не успела услышать слов любви Джеймса, что принял под своё крыло Оли только из-за неё. О, как же сильно он любил свою Мегги со всеми её слабостями и милосердием, что заставило ту привязаться к чужому сыну больше, чем к собственному мужу.

Оттирая пол и стены от толстого слоя пыли, Софи не могла перестать молча гибнуть под изгибом света, что падал на её изувеченные руки. В этой действительности у неё ещё кто-то был. И этот кто-то как и прежде молча дожидался её, когда же ей наконец хватит духу решится рассказать ему то, о чём он сам начинал догадываться. С каждым днём его наивная идея того, что вскоре мама с папой вернутся, теряла свой интерес. Но нет, они не могут быть мертвы. Они не посмеют исчезнуть, пока Оли ждёт их. Они не рискнут разрушить его ещё имеющую надежды жизнь. Мег бы ни за что не позволила ему знакомиться со смертью так рано, и не важно как долго будет держаться его вера в волшебное. Добрый дух будет до последнего оберегать его до тех пор, пока и сам не покинет мир, разрушив последние детские мечты в схватке с неизвестным, утомлённым своей участью ангелов, что зовётся смертью.

А Софи всё пыталась примерить на себя то бремя, что по собственной глупости возложила на себя в след за Мег. Она призвала себя стеречь его ребячьи фантазии так же, как это делала она когда-то, в упорной выдержке не давая тому понять, как много он потерял. В объятиях чужой пелены Оли забавился с игрушками под зашторенным окном, с интересом поглядывая на золотой купол церкви, и для Софи видеть это было настоящим мучением. Он был непричастен, был чист и невинен, и злая судьба своим молчаливым взором заставила её сохранять покой того, кто ещё был ей нужен. Но эта тишина порождала в его и без того метавшейся душе лишь большие противоречия. Оли желал всё понять, и как бы Софи не старалась, ей не оградить его от всех тягот мира так же, как и её родителям не удалось сохранить для неё страну иллюзий. Она всегда знала, что бывает больно, и ему предстоит узнать это так же, как другие дети испытывают мир многим позже. Софи нужно просто сказать ему, что он больше никогда не сможет жить так, как прежде. Ей нужно лишь взять себя в руки и разрушить былую жизнь для того, чтобы наконец начать воздвигать новую.

Время неумолимо тянулось, продолжая испытывать терпение Софи, но ни одна живая душа так и не явилась к ним, чтобы избавить её от мучений. Ни единого звука не донеслось до их ушей, смешивая день и ночь. Одно лишь голубое небо редко сменяло свои краски, бледной луной освещая уставшие лица трёх человек, что ожидали чуда. И, наконец, когда в одну из спокойных ночей в окне засияло алое пламя, Софи в полной мере поняла то, как же тщетны все её беспечные попытки самопожертвования, ведь Оли предстояло так и остаться на перепутье впереди ожидая жертву, в сотни раз превышающую их собственную трагедию.

– Том, вставай! – вскричала Софи, расталкивая развалившегося на диване парня. – Церковь горит! Это то, о