— Капусты квашеной хочешь?

— Давай.

Ничего не вышло из Катиного плана. Она думала так: водка, любовь, доживем до утра, утро вечера мудренее. Гриша, умница, понял и перестал настаивать. Не сегодня — так не сегодня, бог с тобой. Завтра расскажешь. От водки в голове зашумело, чижик-пыжик. И любовь была как раз такая, как ей хотелось. Но потом, ближе к утру, когда Гриша стал задремывать, все скелеты вновь явились ей разом и навалились с новой силой. Тут ведь было еще вот что: надо было что-то решать. Не стало никаких сил лежать неподвижно и притворяться спящей. Катя осторожно выбралась из-под одеяла и побрела на кухню, сама не зная зачем. Гриша пришел через две минуты, встрепанный, но почему-то бодрый, как будто вовсе не спал.

— Ну все, давай выкладывай.

И Катя выложила — почти все, почему-то кроме последней Мирелиной фразы.

— И ты пошла с ней встречаться один на один, зная, на что она способна? — глядя на нее во все глаза, проговорил Гриша.

— Ну да, пошла, ну и что? Брось, пожалуйста, ничего особенного. Что она могла мне сделать? Все козыри у меня на руках.

— Ты же сама говоришь: неуправляемая, бешеный темперамент…

— Ну знаешь… на примус все-таки не садится. И потом, там народ был кругом.

— Далила, значит? И ты все это заранее угадала?

— Погоди, почему — угадала? Я не знала, что у нее такая кличка. Откуда я могла знать? Просто, понимаешь, у меня эта сцена из головы не выходила, с самого начала — как она орет, когда Гарик говорит: Самсон. То есть я сначала не помнила, что именно Гарик сказал, я только помнила эту ее ярость, какую-то совершенно несоразмерную. И потом, меня все время мучило: с какой стати она стала с Гариком спать? Если Маша не обозналась, конечно. Но что-то мне стало казаться, что не обозналась. А если так — то с чего бы? Я все время думала: как-то он ее заставил. Значит, шантаж? Но — какой? Чем? Ну вот… А потом, когда я на этого Самсона наткнулась… Понимаешь, надо Мирку знать. Ей что Самсон, что Илья Муромец, не стала бы она из-за этого копья ломать. Ну я и подумала: чем ее Самсон не устроил? А очень просто — Далилой он ее не устроил. Она подумала, Гарик говорит: жена у тебя предательница, засланный казачок… Уж не знаю, что он там на самом деле имел в виду. Очень может быть, что именно это, и даже скорее всего. Но Васька-то не догадался, конечно. А она не сдержалась, сорвалась. Я ей вчера так и сказала: на воре и шапка горит. Ну и еще там кое-что…

— Что?

— Ну там, всякое-разное… Ну вот например. Леночка сказала: Гарик жутко изменился. Ни с того ни с сего. Просто в один прекрасный день явился сам не свой. Откуда явился? Из архива. Почему сам не свой? Надо полагать, что-то нашел… Что-то такое, что его перевернуло. Тут мне еще его аспирант подкинул информации — насчет того, что он перед смертью в основном двадцатым веком занимался, теми архивами, которые тогда приоткрылись, понимаешь? Ну вот, как-то так, из кусочков… Ну и совсем уж мелочи. Мирела сказала: бабское письмо, сразу видно. Это она про то письмо, про Машино. Я-то, если уж на то пошло, думаю, что там еще и глаголы были, прошедшего времени, в женском роде. Но это неважно, не в этом суть. Она говорит: никаких анонимок я не посылала, а анонимки только женщинам пришли, понимаешь? В общем, в таком духе…

— Здорово!.. — пробормотал Гриша.

Катя подняла голову. В Гришиных глазах светилось откровенное восхищение. Она не выдержала и фыркнула — и тут же разозлилась. Потому что — мальчишество… мальчишка все-таки! Связался черт с младенцем.

— А теперь — что? — поинтересовался Гриша. — Думаешь рассказать Васе и этим твоим подружкам?

— Погоди, Гриша, я тебе еще не все сказала, — теперь слова давались Кате с трудом. — Она сказала, что покончит с собой, если Вася узнает.

— О-па…

— Вот именно… Точнее не скажешь. О-па.

Гриша немного подумал.

— А знаешь, подружкам, наверное, все-таки придется сказать. Именно теперь, когда вы опять стали общаться. Мирела-то, надо думать, больше не появится, ее будут звать, возникнут вопросы…

— Не знаю… — вздохнула Катя. — Они с Васей, кажется, собирались в Америку. И не так уж много мы общаемся…

— То есть зло останется безнаказанным?

Ах, если бы знать, что делать! Катя подумала: «А ведь я знала, что так будет. Я просто, сколько могла, откладывала этот момент. Да, какое-то время назад мне казалось, что главное — решить проблему безопасности. Так оно и есть, наверное. Чтобы ее решить, нужно было добыть информацию. Я узнала то, что требовалось узнать. И что мне делать теперь с этим знанием? Зло останется безнаказанным… Легко тебе рассуждать, Гришенька. Кто поставил меня судьей над всеми вами? И что там у нас насчет Павлика Морозова, что на самом деле важно: кого кому он сдал или сам факт доноса? Да и не в том даже дело, Господи, если уж совсем честно! А просто нет у меня сил идти к Васе и говорить ему: протри глаза, рядом — чудовище. Ну вот нет сил — и все. То есть — что же? Пусть все идет, как идет? И это тоже невозможно!»

Когда несколько дней спустя шли с Никой навещать Женьку, Катя спросила:

— Ника, зачем ты звонила Леночке и спрашивала про гильзы?

Ника смутилась.

— Ты знаешь, да? Откуда ты знаешь?

— Я с ней разговаривала.

— А-а. Понимаешь, я подумала: а вдруг никто не сообразил у нее поискать. Когда Гарик погиб, всем вроде не до того было.

— И все?

— Ну… не совсем. Только, пожалуйста, не издевайся надо мной… Я хотела его проверить… Андрея. Даже не столько проверить, сколько тебе доказать. По-моему, он исправился.

— Ты хотела, чтобы он сам отдал гильзы Васе? — догадалась Катя.

— Ну да…

Катя вздохнула: какой-то детский сад, пионерлагерь, испытание воли.

— Слушай, — вдруг сказала Ника, — а что это у тебя за дела с этой Леночкой? Вы же вроде