— На воре и шапка горит… — пробормотала Катя.

Помолчали.

— Только знаешь, Кать, что я тебе скажу… — она снова начала как бы с середины фразы. — Ну вот зацепили они меня тогда… А знаешь, кстати, на чем? Ни за что не догадаешься, смех один — на гадалках этих бабушкиных… я тогда увлекалась, одно время. Причем, представляешь, дуреха — собирала у себя, когда родителей не было, свечки плавила, карты раскидывала. А кто-то стукнул. Ну и они тут как тут. Комсомолка, говорят, позор! Факультет гуманитарный, идеологический, а тут — такое мракобесие. В два счета из университета вылетишь, причем с волчьим билетом. А то, может, и похуже чего случится. Тут у тебя не что-нибудь, а подпольная секта. Струсила я, понимаешь? Знаешь, сколько мне было? Семнадцать с половиной! Восемнадцати еще не исполнилось! А они ржали, гады: сексотка от слова «секс»! Понимаешь, что я говорю? Не судите, да не судимы будете…

— Да при чем здесь! — Катя совершенно неожиданно для себя грохнула кулаком по столу. Подскочили и зазвенели какие-то солонки. Кое-кто из посетителей обернулся, но Кате было на это наплевать. Возмущение затопило ее, порушило какие-то барьеры, и она наконец подняла голову и посмотрела на Мирелу в упор. — Насчет сексотов «не судите» — это еще ладно, это я, в конце концов, готова рассматривать, а вот с убийцами как? С убийцами у меня, понимаешь, несколько сложнее.

Она произнесла это слово вслух и вдруг ужасно испугалась — как будто выпустила на волю какого-то демона. Они обе вздрогнули. Глупо, конечно, как будто слово что-то меняло.

— Ведь он меня шантажировал… — в голосе Мирелы звучало что-то, похожее на мольбу.

Катя мрачно кивнула.

— Я догадалась.

— Догадалась… Нет, ты не понимаешь!.. Если б он просто… Если бы просто давать ему время от времени — это бы еще ничего, это куда ни шло. Тоже ни к чему, конечно, но это бы ладно, в конце концов. Но ведь он, знаешь, как та старуха… как рыбак и рыбка. Дальше — больше. Он вообще, по-моему, с ума сошел, если хочешь знать. Представляешь, вдруг стал заговаривать… что-то насчет того, как хорошо было бы — чтоб навсегда вместе, без третьих лиц, чтоб не прятаться. Что-то такое, представляешь? Это он про Васю так — третьи лица. Я делала вид, что не слышу. А тогда, на даче, поняла: все, конец. Когда он вылез со своим Самсоном… Ваську Самсоном назвал… Тут уж все ясно стало, у меня ни на столечко сомнений не осталось. Я вдруг как-то разом поняла: молчать не будет. А потом выгнал эту свою Леночку и, представляешь, улучил минутку — и как ни в чем не бывало: заходи в сарайчик. Это при Васе-то, представляешь!

— И тогда ты придумала, что делать…

— Нет! — Мирела издала какой-то звук, похожий на всхлип. — Ничего я не придумала! Понимаешь? Я ничего не планировала! Это как-то само собой вышло… случайно! Вдруг увидела эту заслонку… бросилась в глаза, и рука сама потянулась, и все… и как-то само… Да я вообще тогда ни о чем таком… ничего такого!.. Я думала что-то вроде: пусть поблюет, сука. Я не знала, что можно так вот, с ходу. Да ничего я вообще не думала! Импульс, истерика — ну что ты, не понимаешь?

— Нет, — сказала Катя. — Я не понимаю. С Женькой — тоже импульс? Со мной — тоже импульс?

— Я хотела только попугать… чтобы все это кончилось, чтобы все от меня отвязались! Чтобы похерить всю эту историю…

Катя с трудом сдерживалась, что-то душило ее, душило…

— Попугать? — проговорила она сквозь стиснутые зубы. — Женька выжила чудом.

— И это случайно вышло, — прошептала Мирела. — Я просто не рассчитала. Скользко было…

Катя вдруг почувствовала, что больше всего на свете хочет одного: оказаться где-нибудь на улице, на ветру, как можно дальше от нее, от этого места. Она приподнялась — и все-таки села обратно. Другого разговора не будет.

— Ваську ты сдала?

— Ты что? — у Мирелы округлились глаза. — Там и без меня было кому. Эти ребята, они, знаешь, конспираторы такие… на троечку.

— Почему его выпустили?

Мирела помолчала.

— Помнишь, я в Питер ездила? Якобы к родне? Про гадалку рассказывала, помнишь?

Катя кивнула, напряженно глядя на нее.

— Ну?

— У меня в Большом доме остались знакомства… личные… близкие. Так что я его не сдала, а спасла…

— А тебе не приходило в голову — все ему рассказать? Вот как мне только что — попалась, мол, им на крючок по молодости, по глупости… Неужели не проще было рассказать, чем пойти на такое? Жизни человеческие все-таки…

— Ты что, Кать? — шепотом проговорила Мирела. — Ты смеешься, да? Кому угодно другому, но — Васе? Васе? Ты что, не понимаешь? Он бы никогда не простил. А я без… Вот это я никак не могу…

Голос у нее задрожал и прервался. Она опустила голову на руки.

А Катя вдруг поняла: все, с нее хватит. Уйти немедленно, сию же секунду. Да, расплатиться… Оставить деньги на столе… Она дернула молнию на сумке.

В этот момент Мирела подняла голову и заговорила снова. Ни малейшего надрыва больше не было в ее голосе, никакого призыва к сочувствию. Говорила негромко и спокойно, как человек, который констатирует очевидное:

— В общем так, Катя. Насчет человеческих жизней. Если он узнает, я жить не буду. Так что — думай. Вот так.

А Гриша прямо с ножом к горлу — рассказывай, и все тут:

— Что происходит, черт возьми? Ты что-то узнала? Я же вижу, с тобой что-то творится, что-то совсем особенное.

Меньше всего ей это было нужно как раз сегодня. Она чуть не заплакала.

— Гришенька, — взмолилась она, чуть не плача, — очень тебя прошу, давай не сейчас, а? Давай завтра… завтра все расскажу. А сейчас, знаешь что? Я бы лучше сейчас водки выпила… Немножко. У тебя есть? И еще, знаешь что? Я, пожалуй, сегодня у тебя останусь, если не возражаешь.

Гриша растерянно кивнул и достал из холодильника бутылку.