моих птиц была компания практически целый день: с ними была Арлин или мои студенты. Я обычно приходила во второй половине дня. Порой к нам в лабораторию заходили гости, иногда весьма именитые. Один раз к нам заглянула канадская писательница Маргарет Этвуд (Margaret Atwood). За несколько лет до ее визита я получила посылку – книгу «Орике и Коростель», фэнтези о последних днях человечества. Сопроводительной записки не было. Я поняла, почему мне был отправлен экземпляр этой книги, когда дошла до отрывка, где мальчик Джимми смотрит старое телешоу, в котором серый попугай отвечает на вопросы о цвете, форме предметов, отвечает на вопросы о числах и использует выражение «cork nut» (‘пробка-орех’) для миндаля. Безусловно, прототипом для этой сцены с попугаем послужил Алекс. В годы нашей совместной с Алексом работы в Университете Пердью, когда я в ходе тестов показала ему неочищенный миндаль, он назвал этот орех «пробка». Подобное наименование этого предмета было логичным – скорлупа ореха похожа на пробку. Поэтому мы стали использовать выражение «пробка-орех» для миндаля, и Алекс это выучил.

Вскоре после того, как я получила роман Маргарет Этвуд, я узнала, что она планирует быть в Институте Рэдклиффа для вручения ежегодной золотой медали. Я подумала, что, может быть, ей было бы интересно встретиться с Алексом вживую, поэтому позвонила ее агенту и предложила приехать в гости к нам в лабораторию. Я забрала ее из Института Рэдклиффа и привезла в Брандейс. Маргарет выглядела очень элегантно, вела себя дружески, но сдержанно. Не знаю почему, но Алекс совершенно не хотел быть милым и показать свои умения. Целых двадцать минут я добивалась того, чтобы он сказал «cork nut» (‘пробка-орех’). Но ничего не выходило. Когда Алекс, наконец, соизволил произнести хоть одно слово, он сказал: «Walnut… walnut» (‘грецкий орех’).

Я была расстроена, и мне было неудобно перед Маргарет, я повернулась к Гриффину, который любил миндаль и, как мне казалось, с удовольствием скажет «cork nut», что он неоднократно делал с большой готовностью. Однако всё, что он произносил, было: «Walnut… walnut» (‘грецкий орех’). В конце концов приехал водитель Маргарет, мы стали прощаться, Маргарет поблагодарила меня за приглашение и гостеприимство. Она была уже на пороге, когда оба, и Алекс, и Гриффин, шаловливо запищали: «Cork nut… Cork nut… Cork nut».

У меня тоже есть моя собственная история про «пробку-орех». Однажды я пришла в магазин Trader Joe и спросила, где я могу найти «пробку-орех». Продавец посмотрел на меня так, как будто я сошла с ума. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, в чем заключалась проблема. «О, миндаль, я имею в виду миндаль», – сказала я. «Так его называет мой ребенок», – объяснила я. Отвернувшись от продавца, я убежала стремглав так быстро, как только смогла. Очень легко начинаешь перенимать тот язык, что царит в лаборатории. Студенты постоянно это делали, особенно они любили повторять интонации, с которыми говорил Алекс: «Ша-уэ, фо-увэ, ту-рэ» (так Алекс произносил английское слово «shower» душ’). Сначала шутишь, подражая Алексу, в лаборатории, а потом это просачивается и в реальный мир – за пределами ее стен.

Я уже писала ранее, что Алексу больше нравились мужчины. Свое расположение к ним он проявлял через танец, который обычно исполняют жако в брачный период. Однако в начале 2007 года Алекс стал уж чересчур активно проявлять себя, его гормоны, отвечающие за сексуальную активность, зашкаливали. Алекс вел себя так со своими «любимчиками», которые занимались с ним в лаборатории. Особенно доставалось бедному Стиву Патриарко (Steve Patriarco). На протяжении целых шести месяцев, когда Стив брал Алекса и сажал на плечо, тот начинал исполнять брачный танец, расправлять перья. Выглядело это достаточно смешно. Было совершенно очевидно, что на протяжении этого времени Алексу было совершенно неинтересно работать.

По совету нашего ветеринара мы лишили Алекса его коробки, с которой он постоянно играл, прогрызая в ней различные ходы и отверстия. Делал он это со времен Тусона, ему нравилось делать в коробках «окна» и «двери», он там отдыхал, разговаривал сам с собой, комментировал то, что происходило в лаборатории. Эти коробки были своего рода суррогатом гнезда. Ветеринар предположила, что именно они могли спровоцировать выброс гормонов у Алекса. Мы также стали кормить Алекса тофу, чтобы немного успокоить.

К августу его состояние нормализовалось, и мы вернулись к работе. Когда Алекс стал исполнять брачный танец в присутствии Стива реже, чем это было раньше, мы вернули ему его коробку-домик.

Как-то один из студентов, работавших в лаборатории, принес торт (у него был день рождения) и угостил всех, включая и наших пернатых питомцев. Алекс одобрительно прокомментировал: «Yummy bread» (‘вкусный хлеб’). Он до этого знал слово «yummy» (‘вкусный’), но вся фраза была его собственным изобретением.

Когда август подошел к концу, строители спилили дерево, на которое открывался вид из холла (Алекс периодически просил экскурсию туда), и мой питомец больше не мог наблюдать за птицами из окна.

Еще когда я работала в Медийной лаборатории, мне приходила в голову мысль использовать Алекса для изучения зрительных иллюзий. Летом 2005 года, когда я трудилась в команде Патрика Каванаха (Patrick Cavanagh), профессора Гарварда, мы с ним претворили в жизнь эту идею. Человеческий мозг «играет» с нами, показывает нам много фокусов: порой мы видим вещи не такими, как они есть. Мы с Патриком хотели поставить перед Алексом следующую задачу – получить ответ на простой и одновременно глубокий вопрос: видит ли он мир так же, как и мы? Мы имели в виду: воспринимает ли его мозг оптические иллюзии сходным с нами образом?

Я предполагала, что это откроет новую страницу в наших исследованиях и в моем научном путешествии с Алексом мы выйдем за пределы присвоения названий предметам, категориям или же числам. Мозг птицы и мозг человека пошли по разным эволюционным путям более 280 миллионов лет назад. Означает ли это, что мозг птицы и мозг млекопитающего, различающиеся структурно, и функционируют тоже по-разному?

До выхода в свет в 2005 году перевернувшей привычные представления книги Эрика Джарвиса (Eric Jarvis; в соавторстве с многочисленными коллегами) на этот вопрос уверенно отвечали: да, мозг млекопитающего и мозг птицы функционируют по-разному! Посмотрите на мозг млекопитающего, и вы будете поражены многочисленными извилинами его мощной коры! Ученые отмечали, что мозг птицы не имеет такой коры, в результате чего когнитивные способности птиц крайне ограничены. Именно с таким аргументом я постоянно сталкивалась на протяжении моей тридцатилетней работы с Алексом. Считалось, что Алекс не может обладать такими способностями, как присвоение названий предметам и категориям, понимание