После сорванной военной кампании стало очевидно, что Франции и Англии придется общаться на равных, вместо того чтобы напрасно тратить еще больше сил на пустые угрозы и их отражение. Так начался процесс дипломатических переговоров, которые Генрих язвительно прозвал «толкованиями». Своего посла он напутствовал: «Неукоснительно стой на своем и никоим образом не снисходи до компромиссных условий, пока не станет доподлинно ясно, что они скорее отвергнут договор, чем согласятся на наши требования». Это была игра уловок, нюансов и маневров в атмосфере взаимной подозрительности и недоверия. Итогом переговоров стало Ардрское соглашение, подписанное летом 1546 года, по которому Генрих оставлял за собой Булонь на восемь лет, с последующим возвращением ее Франции за сумму в два миллиона экю[39]. Это соглашение было последним, которое Генрих подписал в своей жизни.

К «милосердию человека к человеку», в защиту которого выступал Генрих в парламенте, заметно не были склонны некоторые члены Королевского совета. Более консервативно настроенные из них ставили под сомнение благотворность влияния Екатерины Парр на королевское семейство. Одно лишь обстоятельство, что Мария переводила Эразма, само по себе говорит о многом, а пересказ ученым Евангелия от Иоанна сыграл определенную роль в политике позднейшей Реформации во время правления Эдуарда. Екатерина, таким образом, содействовала воспитанию реформированной духовности, навеянной идеалами гуманизма.

В самом начале 1546 года король пожаловался на то, как его супруга обращается с вопросами веры. Джон Фокс, на чьи свидетельства, как правило, можно полагаться, цитирует саркастичную реплику Генриха, обращенную к Стивену Гардинеру: «Как же отрадно в моем преклонном возрасте вразумляться у собственной жены». При первой возможности Гардинер прошептал на ухо королю, что мнения королевы, согласно закону, являются еретическими и «он, разумеется, прекрасно понимает, насколько опасно пригревать змею на своей груди». Это подтвердил и Фокс. Генрих затем разрешил Гардинеру опросить самых приближенных к королеве фрейлин.

Эти вопросы всплыли как раз во время ужесточившихся гонений на еретиков, в частности одной женщины, близкой к королеве и ее придворным дамам. Анна Аскью имела друзей при дворе, а ее брат был джентльменом-пенсионером и виночерпием; несмотря на это, за ней установили слежку. Один шпион, живший напротив ее дома, докладывал, что «в полночь она начинает молиться и продолжает молиться часы напролет…». В марте 1546 года она предстала перед комиссией по ереси в Сэдлерс-Холле на Гаттер-Лейн; там она призналась в некогда сказанной фразе, что «Господь не обитает в рукотворных храмах». Ее спросили, обретает ли Бога мышь, съев гостию[40]. На это она ничего не ответила и лишь улыбнулась.

Ее отправили в лондонскую тюрьму, а оттуда представили епископу Лондона Эдмунду Боннеру, которого впоследствии прозвали «Кровавый Боннер». В те годы он еще придерживался довольно умеренных взглядов и, получив ходатайство от ее «добрых друзей», отпустил невольницу с тем условием, что она признает свою неправоту. Однако вскоре она вновь впала в ересь и летом того же года предстала перед советом в Гринвичском дворце. Анна была из «набожного семейства», поэтому ее непокорность служила более показательным примером; консервативные члены совета надеялись, что страх пыток или сожжения, возможно, заставит ее заявить о причастности к еретическим действам некоторых придворных дам. На просьбу подтвердить, что Святые Дары есть истинно «плоть, кровь и кости», она ответила: «Совету должно быть стыдно проповедовать о заведомо ложном». Когда ее заставили поделиться своим мнением о причащении, она заявила, что «не будет петь песнь Господню на земле чужой». Стивен Гардинер обвинил ее в том, что она говорит загадками, — на что Анна ответила словами Христа: «А как я истину говорю, то не верите мне». Гардинер воскликнул, что она болтает всякий вздор, словно попугай. К тому моменту Анна, истомившаяся в заточении, «страдала и мечтала о скорейшей смерти». В тюрьме она сочинила балладу, один из куплетов которой звучит так:

В Тауэре узницу вынуждали назвать других участников ее секты; она хранила молчание, ее вздернули на дыбу и пытали. Она не выдала имени ни одного из своих тайных союзников. Анна написала собственный отчет о событиях, напечатанный в следующем году в Германии. «И потом они отправили меня на дыбу, ибо я не изобличила ни одной леди, ни одной фрейлины единого со мною мнения, поэтому они пытали меня столь долго; но я лежала неподвижно и не проронила ни слезы, и тогда лорд-канцлер и мистер Рич стали пытать меня собственноручно до полусмерти». 15 июля Анну доставили в Смитфилд для сожжения, однако от пыток она получила такие увечья, что не могла держаться на ногах. Тогда ее привязали к столбу и подожгли хворост. Во время казни разразился дождь с громом, и один зритель из толпы крикнул: «Это вам всем возмездие за сожжение верной послушницы Христовой». Услышав эти слова, извозчик-католик ударом свалил его с ног. Религиозные противоречия в народе были как никогда очевидны.

Через месяц Екатерина Парр стала объектом расследования. Эту историю рассказал Джон Фокс двадцатью годами позже в «Книге мучеников». Вероятнее всего, он услышал ее от тех, кто в то время был вхож в придворные круги. Вряд ли он придумал ее сам, ведь эта история не служит никакой практической цели в его протестантской «Книге мучеников», кроме очернения репутации Стивена Гардинера. Для этих целей, впрочем, он вполне мог приукрасить некоторые факты. Фокс справедливо утверждает, что в тот период Генрих редко покидал свои личные дворцовые покои и пускал к себе лишь ближайших советников. Именно такая атмосфера царила во дворце, когда король разрешил Гардинеру тайно расследовать религиозные убеждения своей супруги на предмет малейшей ереси. Он даже позволил выдвинуть против нее некоторые обвинения. Это, в сущности, вполне правдоподобно: учитывая обстоятельства его шаткого здоровья, в которых к тому моменту Генрих прекрасно отдавал себе отчет, он, возможно, заботился о том окружении, в котором окажется после его смерти принц Эдуард.

К счастью, кто-то неосторожно уронил обвинительные статьи на пол в суде, где их подобрал некий «благочестивый человек» и тотчас отнес Екатерине Парр. Скорее всего, этот «благочестивый» друг решил предупредить королеву, будучи осведомленным о кознях против нее. Узнав об этом, королева пришла в состояние «великой тоски и муки»; учитывая то, как ее муж обошелся с некоторыми из своих бывших жен, это неудивительно. Однако ужас, объявший ее, был столь силен, что король послал к ней одного из собственных врачей; тот, в свою очередь, также знал о планах Генриха и поделился с ней дополнительными подробностями о врагах, замышляющих против нее заговор.