Постанывая, хватаясь за все, что попадалось под руку, онамедленно двинулась к столовой, опрокинула кресло-качалку, чуть не упала опять инаконец нащупала выключатель. Он щелкнул впустую. Электричество в поселкевсе-таки выключили на ночь. В ящике буфета лежал фонарь, имелись еще свечи икеросинка.

Лекарства Раиса нашла сразу, взяла в руки телефон. Она знала,на какую кнопку нажать, чтобы выключить и включить. Однако был еще цифровойкод, и его Раиса не помнила. Несколько минут она в отчаянии давила на всекнопки подряд. Она сомневалась, хватит ли у нее сил дойти до соседей. Участкибыли огромными, а сердце продолжало болеть, несмотря на нитроглицерин. В ушахстоял высокий волнообразный гул. Он звучал с механическим унылым упрямством,как будто рядом работала какая-то нудная машина. Она не сразу сообразила, чтозвук этот издает живое существо. Где-то поблизости выла собака.

Она вышла в сад с фонарем. Оставалась слабая шальнаянадежда, что Олег жив и его удастся разбудить, привести в чувство. Пространствоот крыльца до гамака, двадцать метров по аккуратной асфальтовой дорожке,обсаженной кустами шиповника, она преодолела минут за десять. С тента надгамаком все еще капала вода. Голова закружилась так сильно, что Раиса потеряларавновесие и машинально ухватилась за плечо Олега. Гамак тяжело качнулся, Раисавыронила фонарь в высокие кусты. Он тут же погас. Сама она чуть не завалиласьпрямо на неподвижное тело.

Капризный неопрятный ребенок, свиненок, мальчик, которогоона столько лет кормила супами и куриным филе, сорокалетний мужчина, которогоона ежедневно проклинала и обзывала про себя скотиной, был мертв.

Единственное, что она могла сделать сейчас для него, этозакричать: «Помогите!», потом заплакать и, обливаясь слезами, перекрестить его,некрещеного.

На крик откликнулось несколько собак с соседних участков,лай сменился воем. Раиса почувствовала наконец весь ужас своего положения. Онасовершенно одна, у нее нестерпимо болит сердце, кружится голова, а рядоммертвый Олег, и, чтобы позвать на помощь, надо преодолеть огромное расстояние,метров триста, в кромешной темноте. Но это было сейчас невозможно. Она себячувствовала ужасно, только чуть-чуть лучше, чем Олег. Он был мертв, она жива,но сил совсем не осталось.

Раиса села в мокрую траву у гамака, чтобы немного отдохнуть.Она старалась дышать медленно, глубоко, ночной воздух, чистый, насыщенныйозоном после грозы, освежал, вливал силы. Она вдруг представила себе лицохозяйки, когда та узнает, что случилось с ее драгоценным сыном.

— Все правильно! — прошептала она, едва шевеля холоднымигубами. — Это расплата, вот что! Я всегда знала, что ей придется платить заОленьку.

Раиса впервые решилась произнести вслух это имя, пусть никтоне слышал, но она решилась. Многие годы она запрещала себе вспоминать, а тутвдруг, на мокрой траве, у гамака, оттянутого мертвым телом, с мстительнойсладостью прокрутила перед глазами то, что происходило в ненавистном семействепятнадцать лет назад.

Через год после развода с Леной Олег привел в домсовершенного ангела, девочку Олю. У нее были пышные желтые кудри, круглые, какблюдечки, светло-голубые глаза, нежный румянец тихий детский голосок. СОленькой можно было поговорить, но главное, с ней всегда можно былодоговориться. Она всех слушала с одинаковые вниманием, никому не возражала,старалась угодить даже Раисе. Однако Солодкины-старшие вели себя так, словномежду неряхой, хамкой Ленкой и тихой красавицей Оленькой не было ни какойразницы. Галина Семеновна повторяла щурясь, то ли от презрения, то ли отсигаретной дыма:

— Ну что общего у нашего мальчика с этой куклой? Не былоникакой свадьбы, никакой регистрации. Оленька просто жила, и все. Она любилОлега совершенно бескорыстно, заботилась о его здоровье. От неумеренногопитания Олег растолстел, у него начались проблемы с пищеварением, и Оленькаготовила для него отдельно диетическую еду. Она увлекалась народной медициной изаваривала для Олега всякие целебные травы. Кастрюльку с густым, черным отваромона относила в комнату и, наверное, поила Олега с ложечки, как маленького.

Казалось, девочка совершенно забыла о самой себе, неучилась, не работала. Раиса ни разу не видела ее с книгой в руках. Целыми днямитрудолюбивая Оленька стирала, гладила, без конца убирала разбросанные вещи,вылизывала их комнату, а вечером, когда Олег возвращался из института, онизакрывались и сидели тихо, как мышки.

Работы по дому хватало, к хозяевам часто приходили важныегости, чиновники, иностранцы. Квартира должна была сверкать чистотой, иготовить приходилось для гостей на уровне самых дорогих ресторанов. Раисавздохнула с облегчением. Теперь она могла полностью сосредоточиться на обслуживанииСолодкиных-старших и даже не заходить в комнату Олега. Этот свинарник многиегоды был для нее чем-то вроде заколдованной зоны. Ей часто снился один и тот жекошмар, как она убирает за Олегом, складывает вещи, стирает пыль, борется схаосом, но все опять валится, рушится, покрывается слоями грязи, горами окуркови фантиков, и так до бесконечности, словно какое-то невидимое чудовище пожираетее труд, ее силы, издевается над ней.

Когда стало известно, что Оленька ждет ребенка, Раиса оченьза нее обрадовалась. Казалось, девочка просто создана для материнства. Правда,ни у кого, кроме домработницы, известие о прибавлении семейства положительныхэмоций не вызывало.

Однажды Раиса случайно услышала разговор хозяев, непредназначенный для чужих ушей. Был поздний вечер, она уже убрала квартирупосле важных гостей. Стол был особенный, с грибными тарталетками,фаршированными авокадо и трехслойным бламанже на десерт. К ночи Раиса усталатак сильно, что, одеваясь в прихожей, присела на табуретку у зеркала перевестидух перед дорогой. Дверь в кухню была открыта, оттуда доносился приятный запахдорого табака. Галина Семеновна курила. Хозяева довольно часто сидели таквечерами, в чистой кухне, после ухода гостей. Как правило, оба молчали,уткнувшись в газеты.

Раисе предстояло ехать к себе в Бирюлево, сначала на метро,потом в автобусе. Сил совсем не осталось, она прикрыла глаза и, возможно, дажезадремала бы в прихожей, но до нее донесся голос хозяйки.

— Между прочим, мадам Кирюшина заметила живот, — это былосказано с какой-то странной испуганно-язвительной интонацией, как если бы этаКирюшина, супруга одного из гостей, заметила не круглый живот молодой женыОлега, а нечто очень неприятное, неприличное.

— Когда она успела? — быстро, испуганно отозвался ВасилийИльич. — Они не выходили из своей комнаты.

— Так она сама к ним вломилась. Ты же знаешь Кирюшину, всюдусует свой нос. Ей, видите ли, хотелось посмотреть на Олежку, познакомиться сего женой. Она его помнит маленьким. Я ведь не могла запретить.

— Кроме живота она ничего не заметила?