— Совсем взбесился! — шепотом выкрикнула Ксюша и, выхватив унего шприц, зашвырнула в другой конец комнаты. Пластиковая трубочка медленнопокатилась по полу и скрылась под диваном.

Олег ответил хриплым матерным залпом, скалясь, ворча,подполз к дивану и принялся шарить под ним рукой.

Ксюша молча наблюдала за ним, обхватив плечи и пытаясь унятькрупную дрожь. Наконец он отыскал шприц, вытер иглу о трусы, попытался встать спола, но не сумел, так и остался сидеть у дивана.

— Слышь, Ксюха, ну кольнись, один разок попробуй, — произнесон вялым, вполне мирным голосом и громко рыгнул, — мы с тобой сразу поймем другдруга, ну чисто по-человечески, кольнись, а? Ты такая вся из себя серьезная,правильная — он скорчил обиженную морду, комично опустив вниз уголки рта, —прям ва-ще, деловая. Давай, без базара, кольнись, старуха, оттянись, в натуре!

Он давно разучился говорить естественным голосом, нормальнымязыком. Он все время ломался, корчил рожи, выкручивал самого себя, как мокроебелье.

— Олег, ложись спать, ты ничего не соображаешь, тебе плохо.

— Да мне отлично! — он помотал головой и зажмурился. — Мневсе в кайф! Слышь, ты колоться будешь или нет? Не хочешь? Ну ладно, — онпротяжно вздохнул, — тогда я сам.

Руки у него сильно тряслись, он не мог попасть в вену,потерял терпение, и завопил:

— Ну, чего смотришь, дура! Помоги! — Дальше опять матерныйзалп. Он матерился залпами, как будто выпускал кишечные газы через рот.

— Ты можешь не орать? Ребенка разбудишь. Он уже воткнул всебя иглу, закрыл глаза, медленно вдавливая поршень шприца, забормотал:

— Какого ребенка? Где ребенок? У меня нет никакого ребенка…

— Что ты несешь? — покачала головой Ксюша — У нас с тобойдочь. Ее зовут Маша. Ей три месяца.

Он выдернул иглу, поднес руку ко рту, слизнул кровь,несколько минут сидел, зажмурившись, прислушиваясь к себе, наконец открылглаза, взглянул на Ксюшу снизу вверх и, оскалившись, медленно произнес:

— Ну ладно, хорош врать. Я все знаю.

Он не мог знать. Кроме самой Ксюши и врача в роддоме, никтоне мог знать.

— Послушай, ну ты кому голову морочишь? Я же врач, япятнадцать лет принимаю роды. У тебя доношенная беременность, зрелый плод.Сорок недель. Сорок, а не тридцать шесть. Зачем тебе понадобилось выдумыватьтакую ерунду? При недоношенности бывают всякие патологии, масса проблем,восьмимесячный ребенок нуждается в особом уходе и медицинском наблюдении. Зачемтебе это?

— Да нет же! Я ничего не выдумываю, я точно помню, когда всеслучилось, я помню день и даже час! Сорок недель назад мы с мужем впервыеувидели друг друга, и только через месяц… ну, в общем, познакомились совсемблизко. Это все знают, и Галина Семеновна…

— А при чем здесь Галина Семеновна? Она, что, свечкудержала?

— Не совсем… Ну, почти…

— Ох и влипла ты, девочка, слов нет. Ладно, не напрягайся, японял. Так бы сразу и сказала…

Олегу удалось подняться на ноги. Покачиваясь, он подошел кКсюше вплотную и, притянув ее к себе за ворот футболки, выдохнул:

— Думаешь, не помню? Я все отлично помню, малышка. Так чтопро дочку Машу трех месяцев ты пой песни моей чадолюбивой маме. А мне не надо,ясненько?

Он подмигнул и оскалился. Он тяжело, хрипло дышал Ксюше влицо. У него была сильная одышка и отвратительный, кислый запах изо рта.Несмотря на очередную дозу, глаза его казались вполне ясными. Он разжал руку,отпустил ворот майки, поплелся к дивану, плюхнулся, нащупал на тумбочке бутылкус дынным ликером, зубами отвинтил крышку и стал лить себе в рот липкую приторнуюжижу.

Какая же она прелестная, чудо, просто чудо! Она похожа наменя, маленькую. Завтра я обязательно принесу свои детские фотографии, тыпосмотришь. Знаешь, Олег ведь тоже родился восьмимесячным, но он былнедоношенным, с ним трудно пришлось в первый год… Удивительно, у девочкиникаких признаков недоношенности. Врачи говорят в один голос, что девочкапросто отличная, крепенькая, здоровенькая. Ну да, тридцать шесть недель, а несорок, просто раннее созревание плода. Впрочем, все это чепуха. Главное, у менятеперь есть внученька. Господи, а какие глазки, пальчики, ножки, какое личико!Ангел, а не ребенок. Спасибо тебе, солнышко, за внучку. Я всегда знала, что тыумница. Ты уже решила, как мы ее назовем? Да, нам с Олегом тоже очень нравитсяимя Машенька…

Галина Семеновна свято верила, что если найти чистую, юную,здоровую девочку и если эта девочка очень постарается, то есть шанс получитьполноценного, здорового внука или внучку. Она панически боялась встречатьстарость наедине с Олегом.

Галина Семеновна была женщиной энергичной, привыкладобиваться поставленной цели, не знала сомнений, не желала понимать, что, когдацель достигнута и момент победы позади, жизнь неуклонно, беспощадновозвращается в свою колею. Можно на короткое время изменить ход событий, влезтьв таинственный механизм судьбы, как в чрево старинных часов, что-то подкрутить,подправить, но потом сдавленные пружины опять разжимаются, колесики начинаютвертеться, независимо от твоих стараний и иллюзий.

«Рано или поздно он посадит меня на иглу, — думала Ксюша,расчесывая волосы массажной щеткой из натуральной щетины, — интересно, что онасделает? Сначала попытается меня лечить, как пыталась лечить его. А потомвыгонит либо отправит в психушку, оформит все по закону, как положено, и самабудет растить Машу. Она подрастет, не исключено, что Олегу придет в головуприобщить ее к своему героиновому кайфу. Вот тебе и счастливое детство, воттебе и райский садик».

Ручка массажной щетки была отлита из натурального янтаря.Вещица эта стоила столько, сколько Ксюшин отец, кандидат наук, получал за месяцработы в своем НИИ. Собственное лицо в зеркале казалось ей не просто чужим, ноотвратительно чужим. Мысли путались, сливаясь в сплошное истерическое «Не могубольше».

— Ну, не можешь. И что дальше? — обратилась она к своемуотражению.

Можно уйти к родителям, в гнилую грязную квартирку, вупорную, принципиальную нищету, каждый день слушать возвышенные речи о том чтоглавное в жизни — это духовные ценности, а деньги и вообще все материальноепревращают человека в низкое, бездуховное существо, в животное. При этомМашенька лишается не только памперсов, красивых игрушек и одежек, у нее никогдане будет французских курортов с белоснежными виллами и маленькими кафе,элитарной гимназии, где учат сразу двум языкам с шестилетнего возраста, потомОксфорда или Кембриджа. И на всю жизнь у нее останется инстинктивнаябрезгливость к тому, что именуют «духовными ценностями». За этимсловосочетанием будут стоять не книги, не картины, не музыка, а вонь хозяйственногомыла и штопаные носки.