Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лилечка. Вот уже десять дней, как я послал тебе первое письмо, а за ним и еще несколько. И до сих пор ни одной строчки. Неужели же уже? Противно писать так. Противно повторять шаблонные фразы о «конце», фразы, обычные у какого-нибудь гимназиста 4–5 класса. Но если у него эти слова в конце концов ничто, только слова и ничего больше, то у меня это сама жизнь, то начало, которое сейчас руководит ею.
Лиля, я вспоминаю наш последний разговор на вокзале. Неужели ты отнеслась к нему так легко? Неужели ты решила, что это были только слова и ничего больше? Не допускаю этого.
Я понимаю: можно действительно при «известных условиях» пойти на многое, можно идти против себя, ломать коренным образом свой характер, уже определенный, установившийся, но унижаться и быть смешным – нет, от этого увольте. Я жду, жду.
3.61
– Глупо так обижаться. Именно что глупо. Он сам говорит, что эти фразы годятся для гимназиста.
– А почему она молчит, куда она пропала?
– Откуда нам знать, в чем причина. Она медсестра. Война. Может быть, письмо не пришло вовремя. Или она была чем-то занята, или…
– Была на съемках?
– Или так! Судя по другим текстам, какие-то письма от нее к нему приходили. А какие-то могли не дойти. И даже очутиться в другом почтовом контейнере, тоже стать никому не нужными.
О письмах я рассказал в первый же вечер нашей встречи. И иногда мы вместе возвращали их адресатам. Ей это удавалось лучше. Ведь все улыбались, когда ее видели, а она всегда могла сказать что-то очень точное и о доме, в который мы приходили, и о письмах, которые мы отдавали, – про все она знала.
Она разбирала сложные почерка, переводила открытки на иностранных языках. Что с ними делать, с письмами в другие города и страны, было неясно. И мы ходили на Главпочтамт, покупали новые конверты и марки и отправляли их из одного ниоткуда в другое никуда.
– Ты про «Храбрый» что-то знаешь? Это был великий корабль.
Больше всего писем было с корабля «Храбрый» – от морского офицера к девушке Лиле. У этих писем не было адреса, они были без конвертов («Марки дороже писем», – объяснил Ананасов). Миа сказала, что это не проблема, а удача: «У нас есть полное право их читать, чтобы искать подсказки, кому их вернуть». Много лет работая реквизитором на съемках, Миа знала, как работать с подсказками. Так, по орденам на фотографии 1916 года она поняла, где служил автор одной открытки, сходила к «знакомым старичкам» и быстро выяснила, что письмо надо отправить в Киев. И хотя туда «Почта России» не «осуществляет отправления», мы все равно послали письмо. Наверняка оно осело в новом Константинополе. Но кому отдать письма с «Храброго», тогда мы не узнали.
– «Храбрый» родился, то есть был спущен на воду, за год до смерти Верлена.
– При чем тут Верлен?
– Да ни при чем, просто такие даты я помню. Это еще год рождения Есенина. Кстати, Есенина «Храбрый» пережил намного. И Николая Второго пережил – а он отдал команду спустить корабль на воду. Канонерская лодка.
– То есть боевой корабль?
– С артиллерией. Его главное сражение случилось при Моонзунде. Это ты не можешь не знать.
– Не знаю я.
– После Февральской революции офицеры корабля объявили его «кораблем смерти».
– Храбрый корабль смерти.
– Да, это значит, они готовы исполнить свой долг и умереть за родину. Семнадцатый год, октябрь. Они тогда потопили немецкие корабли и, главное, свои защитили. Все они герои. И твой офицер Николай – герой.
– А потом?
– А потом всё. Я не знаю, что стало с офицерами, но в октябре восемнадцатого года, когда твои письма обрываются, лодка встала в Кронштадтском порту, потом ее назвали «Красное Знамя», потом она защищала Ленинград во Вторую мировую, в нее попала торпеда, и она затонула.
– Она утонула.
– Да, но ее вытащили, и она успела побыть плавучей казармой.
– Откуда ты знаешь?
– Прочитала, пока искала, как найти Николая и Лилю. Но пока не нашла.
– А потом?
– А потом ее сломали, разобрали на металл – когда Пастернак умер.
– В шестидесятом.
– Молодец.
– Вряд ли наш офицер с «Храброго» дожил до этого.
– Да уж, вряд ли. Как и автор писем из Томска. Тот остался, наверное, на всю жизнь сибирским садовником, женился, родил детей, тайком вспоминал фрейлейн, а вся жизнь закончилась в конце тридцатых, когда его, как немца, расстреляли. Но я не знаю, все равно надеюсь, вдруг все сложилось счастливо.
– А о Соловках знаешь? Письма человека, который брату пишет о шапке.
– Дату видел? Там зимой убийственный сухой мороз, а летом убивают мошка и жара. Или выстрелы. Тот человек вряд ли вернулся с архипелага.
1.31
Отправитель: кадет Махольд Фриц, военнопленный офицер,
Томск, Сибирь. Офицерский концлагерь, бараки.
Получатель: г-жа Мицци Руцичка,
Обергосс 9 под Иглау, Мерен, Австрия,
Томск, 20 февр. 1917.
Дорогая фрейлейн Мицци!
Примите мои самые теплые поздравления с днем Вашего рождения. Надеюсь, в следующем году 7-го марта мне удастся поздравить Вас, находясь на родине.
Горячий привет шлет Вам
Фриц Махольд.
3.62
Она подарила мне репродукцию: монах стоит у воды и смотрит на рыб, которые смотрят на него.
Это была фреска из базилики Святого Антония в Падуе. На обратной стороне Миа написала: «Говорят, однажды Антоний отправился в очаг ереси – в Римини. Власти города велели не обращать на Антония никакого внимания. Куда бы он ни шел, всюду наталкивался на молчание (ты ведь любишь молчание). Он ходил, молясь и размышляя о произошедшем, пока не вышел за границу города, туда, где река Мареккья впадает в Адриатическое море. Там он остановился и обратился к рыбам: “Вы, рыбы морей и рек, послушайте слово Господа, потому что еретики его слушать не желают!” И на поверхности воды появились тысячи рыбьих голов. Рыбы внимательно слушали Антония. И тогда все жители города тоже пришли, чтобы услышать его речи. Эти люди вернулись в Церковь. А рыбы – кто в Адриатическое море, кто в реку Мареккья, а кто на сковородки обитателей Римини. М.».
Конечно, она ненавидела свое имя. Кто может любить свое имя, особенно если оно – Мими. Я мог называть ее только Мией.
Она считала, что самый вкусный напиток – какао. И говорила, что ацтеки хорошее какао называли tlaquetzalli – «драгоценная вещь». Однажды мы устроили смотр драгоценностей –