прежде чем добраться до остановки, вагон вздрогнул, дернулся, с грохотом упали усы, Антонина вскрикнула: «Твою мать!» – и троллейбус остановился посреди дороги, перекрыв автомобилям выезд из переулка.

Двери открылись, вместе с пожилой герцогиней мы вышли на проезжую часть. Значит, троллейбус решил за меня – пора встретиться с человеком Володи и найти стопку, чтобы залить поднимающиеся тревогу и звук чужих плачей и шепотов.

3.56

Вместе с герцогиней мы вышли на проезжую часть. Я не успел понять, где меня найдет стопка водки: меня царапнули проезжавшая машина и окрик из нее. Когда машина проехала и я забыл крик, то увидел: посреди дороги, на белой разметке перехода, стоит невысокий человек.

Сигналили машины. Невысокий человек не видел и не слышал их. Он пританцовывал. У него в руках был приборчик с зеленым стеклышком. Делая телом волнообразные движения в такт неясной музыке, человек смотрел в небо. Я подошел к нему поближе. Он слегка пихнул меня плечом, а затем очень церемонно, с поклоном, предложил посмотреть наверх через стеклышко. Я увидел солнечные пятна полукруглого сыра и услышал музыку: в кармане пальто странного человека лежал какой-то другой приборчик, из него лилась ария.

Он сказал хрипловато: «Здравствуйте, долго же вас не было. Пойдемте скорее, но тихонько, валиком». Подхватив меня за локоть, одобрительно кивая сигналящим машинам, потянул меня через бывший бульвар в арку. «А теперь я закрою вам глаза, – сказал он, вытаскивая из кармана полоску черной ткани, – вы же не против?»

3.57

Кто-то громко, очень медленно и едва заикаясь:

                        Возле своей Мессины

                        новый найдешь приют.

                        Знаю, что хватит силы,

                        если на жалость бьют.

Я переступил порог, и в меня влетела стайка крылатых светлых существ. «Не бойтесь, это цикады, сейчас их время прогулки. А вы давайте тихонечко, валиком-валиком», – я услышал хрипловатый голос за спиной. Я сделал еще несколько шагов, впотьмах споткнулся обо что-то твердое. Раздался скрипучий ворчливый звук, а я чуть не рухнул. «Осторожно же, кыл кыяк! Инструмент сломаете! Ладно-ладно, развязываю», – сказал хрипловатый и снял с меня повязку. Кыл кыяк. Я вспомнил «странные струнные» и заморгал.

«Дальше, идите дальше», – ткнув легонько меня в спину, сказал хрипловатый. Я вспомнил «любите дольше», пошел по темному коридору, повернул и зажмурил глаза – так ослепителен был свет.

Я стоял в гигантской зале. Она была моим школьным оврагом. Непонятно, каким образом такое пространство может поместиться в московском доме. И так же, как в моем овраге, здесь все подчинялось неизвестному природному порядку, а приметы цивилизации были в управлении растений.

Нет, не совсем так. Скорее я очутился на нашем дачном участке, где по своей дачной логике живут кусты снежника, грабли, кривая яблоня, продавленная тахта, вербена, петуния, вигна каракалла, остов детской коляски, кортадерия, котовник, инвалидная коляска без колеса, еще котовник, еще котовник, кот, два кота, ятрышник, овсяница, вислоплодник, трахеллиум, жимолость, продавленный мячик и пенстемон. Каталог садовых как эротическая революция, сексуально-фонетическое воспитание на отдельно взятых дачных сотках. То же было и здесь. И деревья. Да, точно, эта комната была маленьким лесом. У меня закружилась голова.

                              Вроде гнезда осиного

                              прежде гудела весть:

                              жалости непосильная

                              все же работа есть.

Голос шел из динамиков, укрепленных на деревьях. Маленькие сосны, яблони, клены, пихты, бульденеж, кедр, вишня в цвету. Деревья – десять, двенадцать, пятнадцать, не знаю сколько – упирались кронами в синий купол-потолок. Четвертой стены не было – было цельное прозрачное стекло от пола до потолка. Огромное окно, а за ним бежит река, изгибается вокруг редких зеленых пятен и заводских труб, за ней – сотни башен, бетонные небоскребы, бетонные небоскребы, бетонные небоскребы, прогалины пустырей, дороги, дороги, шоссе, опять бетонные небоскребы, подъемные краны, пустоты на месте снесенных кварталов.

Этот вид втягивал, тащил к себе. Я резко отвернулся и снова увидел комнату, полную предметов, выглядывающих из кустов, из травы. Рояль, цветущий гортензиями, деревянная лодка, наполненная водой с кувшинками. Старые оконные рамы, облепленные диким виноградом, печные вьюшки и изразцы, лежащие во мху, дверные проемы, проросшие зелеными побегами. Повсюду стояли, лежали, висели на крючках старые и старинные радиоприемники, маленькие и большие музыкальные шкатулки, десятки музыкальных проигрывателей, ржавые граммофонные трубы в зарослях крапивы. И ни одного жука из тех, что копошились на улице.

                              Бьется коса о камень,

                              если приходит срок,

                              переплетясь руками,

                              руки сложить в замок.

Проигрыватели, антенны, тумблеры, микросхемы, радиолампы, диоды, кенотроны, триоды, тетроды, гептоды, стабилитроны, резисторы проволочные и транзисторы кремниевые, резисторы угольные и транзисторы германиевые.

                              Жалость стоит заслоном

                              и замыкает связь,

                              там, на лугу зеленом,

                              в изгородь обратясь.

И – цветы всевозможных оттенков и форм. Они заполонили всё: помнишь, как они здесь росли из горшков и чашек? Их ароматы, объединяясь, давали новый, незнакомый мне запах. Он странно действовал на меня.

«Садитесь, – услышал я голос человека с бывшего Гоголевского бульвара, – рассказывайте, что вас привело к нам, что вы умеете и при чем здесь Константинополь. Что это за папка у вас в руках?»

3.58

– Садитесь, – сказал хрипловатый голос человека с бывшего Гоголевского бульвара за моей спиной. Он уже сидел в кресле-качалке. На его рубашке я увидел полузнакомую брошку – зеленая змейка.

– Это – от Гофмана, – сказал он, проследив за моим взглядом. – Рассказывайте, что вас привело к нам и при чем здесь Константинополь.

Я начал объяснять, что понятия не имею, что меня привело, что это все Володя, что я совсем не понимаю, при чем здесь Константинополь.

Оттолкнувшись ногами, странный человек встал с кресла и начал рассеянно перебирать пластинки, лежавшие на рояле среди инкарвиллей и гортензий.

– Продолжайте, я должен обновить голос, не останавливайтесь.

– Но я все сказал, – растерянно отвечал я. Он был рассеян, а я растерян, понимаешь? Он подошел к гигантскому аппарату, собранному из разных звуковых приборов: проигрывателей, микрофонов, кассетных и дисковых плееров. Больше всего аппарат был похож на старую радиолу, но величиной с типографский станок. Не глядя на него, странный человек потряс граммофонной трубой, подвел иглу, нажал на кнопки, наклонился к микрофону и сказал в него: «Пум-пам-пум. Пам-пум-пам». Потом стал крутить в руках диски, перебирать кассеты. Полностью погрузился в себя. Но тут одна из кассет упала на пол, он очнулся, с удивлением посмотрел на меня и спросил:

– Вы