единству формирующегося советского блока из венгерской прессы начисто исчезает любая критика национальной политики в соседней стране.

Таким образом, установление как в Венгрии, так и в Румынии коммунистических режимов и принадлежность обеих стран к одному военно-политическому лагерю под эгидой СССР, усиленно формировавшемуся начиная с конца 1940-х гг., ускорили видимую нормализацию отягощенных грузом трансильванской проблемы двусторонних отношений. В Москве, имевшей полное представление о тлеющих углях застарелого национально-территориального спора, прилагали все усилия для смягчения потенциальных конфликтов. Так, в 1952 г. именно советская сторона предложила Бухаресту создать в Восточной Трансильвании венгерскую территориальную автономию. При этом были использованы советский опыт и конкретные образцы решения национального вопроса в СССР[450]. На территории венгерской автономии имелось больше возможностей для применения венгерского языка в публичной сфере и административном управлении, именно здесь была сосредоточена основная масса венгерских национально-культурных институций, 80 % чиновников здесь составляли этнические венгры, лояльные коммунистическому режиму. Создание Венгерской автономной области (ВАО)[451] подавалось в пропаганде как решение острейшей проблемы в межэтнических взаимоотношениях в Трансильвании «в духе ленинской национальной политики». Однако в реальности с созданием автономии были тут же ограничены возможности развития венгерской культуры за ее пределами, хотя по меньшей мере две трети (!) румынских венгров проживало не в границах нового административно-территориального образования. Не входил в него и традиционный центр венгерской культуры Трансильвании крупный город Клуж (ныне Клуж-Напока; венг.: Коложвар), в котором по-прежнему была сосредоточена основная масса элитной венгерской интеллигенции Румынии и до 1959 г. существовал самостоятельный венгерский университет[452]. При этом румынские власти всячески препятствовали установлению каких-либо непосредственных (в том числе и культурных) связей ВАО с Венгрией даже на уровне общественных организаций. Ни о каком национальном самоопределении венгров в рамках такого рода автономии речи, разумеется, быть не могло. Более того, румынская коммунистическая элита использовала советскую инициативу в целях гомогенизации (румынизации) других областей Трансильвании, вытеснения венгерской культуры из большинства трансильванских городов[453]. За пределами автономии венгры последовательно отодвигались с любых административных позиций[454]. К тому же вскоре после создания автономии, в 1953 г., был распущен венгерский народный союз, который являлся в 1945–1947 гг. попутчиком коммунистов (заинтересованных и в голосах венгерского избирателя) в их политическом противоборстве с оппонентами и внес свой вклад в установление в стране коммунистической диктатуры.

Создавая видимость решения «венгерского вопроса» на основе советского опыта, коммунистический режим в Румынии вместе с тем в полной мере унаследовал от своих межвоенных предшественников крайне настороженное отношение отнюдь не только к откровенно ирредентистским настроениям в Венгрии, но даже к самым умеренным проявлениям венгерского национализма и, более того, вообще к какому-либо напоминанию о трансильвано-венгерской культурной общности в прошлом и настоящем. Румынские власти внимательно следили за тем, чтобы Будапешт не вмешивался в дела, касающиеся трансильванских венгров (в том числе развития их культуры), весьма ревниво и с подозрением реагировали на любую, самую аккуратную и осторожную постановку вопроса о положении венгров в Румынии. Призрак великомадьярского ревизионизма, постоянно мерещившийся официальному Бухаресту и усматриваемый им даже в самой умеренной критике, неизменно отягощал отношения двух коммунистических режимов. Так, в начале 1950-х гг. румынская сторона опротестовала предполагаемое включение в подготовленное к изданию в Будапеште собрание сочинений выдающегося венгерского поэта межвоенной эпохи Аттилы Йожефа трех стихотворений, отразивших болезненную реакцию венгра на отторжение Трансильвании[455]. Еще более резкий отклик – демонстративный отзыв посла – вызвало выступление в прессе в 1955 г. писателя Пала Сабо, выразившего аналогичные ностальгические настроения по поводу Трансильвании[456]. Как явствует из записки «О румыно-венгерских отношениях в связи с Трансильванией», подготовленной в сентябре 1956 г. в МИД СССР, на протяжении 1954–1956 гг. румынский лидер Георге Георгиу-Деж неоднократно жаловался советским дипломатам на двусмысленные высказывания венгерских ответственных лиц, включая самого Матяша Ракоши, дававшие якобы основания заподозрить их в непризнании послевоенных границ[457].

Общественный подъем, развернувшийся в Венгрии под влиянием XX съезда КПСС под лозунгами обновления социализма, сопровождался публичной постановкой многих ранее запретных вопросов, и в том числе о положении венгров в Трансильвании. Инициатива здесь принадлежала отнюдь не руководству партии, а его критикам из числа коммунистов-реформаторов, с каждым месяцем усиливавшим свое влияние. 9 сентября 1956 г. в центральном партийном органе газете «Szabad Nep» была опубликована статья Пала Панди «О наших общих делах». Как отмечал публицист, «вопрос о румынских венграх оказался в списке щекотливых проблем, которые не принято поднимать и даже простое упоминание которых может повлечь за собой обвинение в национализме. Боязнь оказаться заподозренным в национализме привела к какому-то подчеркнутому псевдоравнодушию по отношению к венграм», живущим в других странах. Более того, «проявлялась какая-то удивительная готовность всячески демонстрировать такое равнодушие». Между тем, по мнению автора, «извращения сталинской эпохи» не могли не сказаться на национальной политике в Румынии, и равнодушие к таким извращениям не только оставляет нерешенными существующие проблемы, но и, «вопреки нашему желанию, дает пищу как венгерскому, так и румынскому шовинизму». В статье выражалось недоумение по поводу роспуска ряда общественных организаций румынских венгров, говорилось о необходимости оживления культурного обмена, ставился вопрос о восстановлении в Румынии снесенных после 1920 г. памятников деятелям венгерской истории и культуры – Шандору Петёфи на месте его гибели в 1849 г. в Трансильвании, «арадским мученикам» (генералам венгерской революционной армии, героям революции 1848–1849 гг., казненным в г. Араде после ее подавления). Особенно крамольным показался в Бухаресте тезис о культуре румынских венгров как органической части современной венгерской культуры и, как следствие этого, подчеркивание необходимости способствовать ее развитию в самой Венгрии.

Не слишком острая, но явно непривычная для своего времени подобная постановка проблемы вызвала крайне негативную реакцию румынских властей. Политбюро ЦК РРП квалифицировало ее как «открытый призыв к ревизии вопроса о Трансильвании»[458]. Во избежание более шумных демаршей официального Бухареста венгерскому руководству пришлось отмежеваться от позиции, зафиксированной на страницах партийного официоза[459]. С настороженностью публикация была воспринята и в Москве, где опасались возникновения трещин в советском блоке. В записке МИД СССР в ЦК КПСС в этой связи отмечалось, что появление статьи не случайно, а свидетельствует «о наличии серьезных националистических тенденций в отношении Трансильвании среди некоторых слоев венгерского населения и прежде всего в кругах венгерской интеллигенции»[460].

Подобного рода статьи, демонстрировавшие сохранявшийся в Венгрии общественный интерес к положению соотечественников в соседних странах, вызывали столь большое раздражение коммунистического руководства Румынии не только из-за традиционного недоверия к официальному Будапешту, обусловленного историческими причинами, а прежде всего потому, что венгерское влияние в тот конкретный период связывалось прежде всего с либеральными политическими веяниями. Румынские коммунистические лидеры, не склонные даже к самым ограниченным