строк из опубликованных в прессе коммюнике) бессарабский вопрос, по мнению обеих сторон разрешенный несправедливо: для руководства КПК Бессарабия выступала дежурным примером того, что не только на Дальнем Востоке, но и в Европе Советский Союз обладает землями, на которые он имеет меньше прав, нежели некоторые соседние государства[473].

Формирование особого внешнеполитического курса получило теоретическое обоснование в программном документе, принятом на состоявшемся в апреле 1964 г. расширенном пленуме ЦК Румынской рабочей партии – Декларации РРП по вопросам международного коммунистического и рабочего движения. В нем делался акцент на приоритете национально-государственных интересов, которые не могут быть подчинены общим задачам блока. В соответствии с этим документом (а по большому счету еще до его принятия) Румыния стала делать все больший упор на внеблоковые принципы сотрудничества в Европе. Она, в частности, дистанцировалась от СССР в вопросе о нераспространении ядерного оружия, требуя предоставления дополнительных гарантий неядерным государствам[474]. В соответствии с этой позицией уже осенью 1963 г. румынская дипломатия совершает тайный ход в целях обеспечения безопасности страны на случай повторения Москвой внешнеполитической авантюры, подобной размещению ракет на Кубе, вызвавшему Карибский кризис 1962 г. В октябре 1963 г. в кулуарах Генеральной ассамблеи ООН в Нью-Йорке министр иностранных дел Румынии Корнелиу Мэнеску просил представителей США при возможном возникновении новой угрозы ядерного конфликта рассматривать Румынию не как союзника СССР, а как нейтральное государство, которое не может нести ответственности за принятые в Кремле без консультации с союзниками пагубные внешнеполитические решения[475].

После отставки в октябре 1964 г. Хрущёва и кончины в марте 1965 г. Георгиу-Дежа новое, брежневское, руководство СССР, преувеличивая роль субъективного фактора в ухудшении советско-румынских отношений, надеялось, что теперь удастся возобновить диалог «с чистого листа», убрав возникшие наслоения. Но это было иллюзией: новый румынский лидер, довольно молодой и амбициозный Чаушеску, в целях повышения собственной популярности и укрепления своих позиций внутри страны и правящей партии, с еще большей последовательностью, чем предшественник, пытался проводить в отношениях с СССР независимую линию, ссылаясь на национальные интересы, как он их понимал. Сопоставимым с Чаушеску, хотя и не столь афишируемым влиянием в это время пока еще обладал и премьер-министр Ион Георге Маурер, еще в годы Дежа ставший главным архитектором нового курса. Этот старый хорошо образованный левый интеллигент, никогда не скрывавший своих прозападных ориентаций (Маурер сблизился в 1930-е гг. с коммунистами как адвокат, защищавший их на судебных процессах, и довольно долго оставался попутчиком компартии), пользовался откровенной нелюбовью в Кремле и на Старой площади. Довольно настороженно к нему относились и венгерские коммунисты. Как читаем в донесении советского посольства из Бухареста (май 1966 г.), «посол ВНР Винце отметил, что среди румынских руководителей Маурер является наиболее сильной фигурой, он в значительной степени тормозит развитие отношений Румынии с другими социалистическими странами и в первую очередь с СССР. В силу целого ряда причин он сохранил большую симпатию к Западу, и эти симпатии накладывают свой отпечаток на всю его политическую и общественную деятельность. Н. Чаушеску, который чувствует превосходство Маурера в некоторых вопросах, большой симпатии к нему не питает», но заинтересован в его поддержке[476].

Попытки плотнее пристегнуть Румынию к общей внешнеполитической линии советского блока оказывались безуспешными. Разногласия по широкому кругу вопросов усугублялись. Продолжалось балансирование румынских коммунистов на советско-китайских противоречиях[477]. На заседаниях Политического консультативного комитета (ПКК) и совещаниях армейского командного состава ОВД представители Румынии выступали за более активное приобщение генералитета стран-союзниц к выработке принципиальных решений и разработке военно-стратегических планов блока[478]. В январе 1967 г. Румыния без консультаций с Москвой восстановила дипломатические отношения с ФРГ вопреки общей линии советского лагеря не делать этого, пока в Бонне не возобладает «новая восточная политика», т. е. пока там официально не признают если не ГДР, то, по крайней мере, восточные границы будущей единой Германии по Одеру и Нейсе[479]. В июне того же года во время «шестидневной войны» на Ближнем Востоке Румыния заняла особую, не однозначно проарабскую (как другие европейские социалистические страны), а компромиссную позицию, отказавшись порвать отношения с Израилем, разгромившим три арабских государства[480]. Следствием этого явился скандал, разыгравшийся через полгода в Будапеште. Румынская делегация, после колебаний все-таки приехавшая в начале марта 1968 г. на рабочую встречу представителей компартий, где обсуждался вопрос о перспективах проведения большого совещания компартий мира (подобного проведенным в 1957 и 1960 гг.), демонстративно покинула ее в ответ на звучавшие там жесткие нападки лидера сирийской компартии Халеда Багдаша. Через три недели произошел еще один нешуточный скандал, теперь уже в двусторонних советско-румынских отношениях, когда при посещении Финляндии румынская делегация во главе с премьером Маурером возложила венок на могилу маршала Маннергейма, памятуя о его заслугах на румынском фронте в бытность генералом российской царской армии в годы Первой мировой войны. В Москве восприняли этот независимый внешнеполитический жест крайне болезненно. Посол Румынии был вызван в МИД СССР, где первый заместитель министра В. В. Кузнецов официально выразил недо умение в связи с недружественным СССР актом[481].

Что касается внутриполитической жизни, то применительно к первым годам «эпохи Чаушеску», возглавившего румынскую компартию весной 1965 г., а через два с половиной года ставшего главой государства, можно говорить и о некоторой либерализации культурно-идеологической политики, которая продолжалась до так называемых июльских тезисов 1971 г.[482] В этой сфере наблюдаются некоторое расширение свободы творчества, возвращение в румынское культурное пространство многих имен (прежде всего межвоенного периода), которые в 1950-е гг. были, по сути, вычеркнуты из интеллектуального наследия. При этом акцент делался на той его части, которая была созвучна поискам особого пути, подчеркиванию румынского национального своеобразия. Началось искусственное конструирование традиции, способной продемонстрировать как восходящую еще к дако-римским временам глубокую древность, так и величие румынской культуры: в ней выискивались новаторские явления европейского масштаба. Эта тенденция получит полнокровное развитие уже в 1970-е гг., причем при растущем ограничении творческих свобод.

Обновление (хотя во многом декларативное) установок и методов во внутренней политике не ограничивалось только культурно-идеологической сферой. В апреле 1968 г. состоялся пленум ЦК румынской компартии, на котором были осуждены репрессии 1950-х гг., политически реабилитирован (в числе других) арестованный в 1948 г. и казненный в 1954 г., уже после смерти Сталина (!), на основании фальсифицированных обвинений видный деятель румынской компартии и один из очень немногих в Румынии теоретиков марксизма Лукрециу Пэтрэшкану. Впервые прозвучала открытая критика политических методов Георгиу-Дежа[483]. Инициировав решения апрельского пленума, Чаушеску, совершенно очевидно, стремился прежде всего ослабить позиции своих влиятельных соратников по руководству партии, входивших в него еще задолго до его возвышения (Эмил Боднэраш, Георге Апостол, Киву