реформам в своей стране, в одинаковой мере боялись как «заражения» собственной интеллигенции идеями либерализации социализма, так и активизации венгерского национального меньшинства в его борьбе за свои гражданские права. (Кстати, подобные настроения разделяли и некоторые круги титульной румынской нации.) Стремясь оградить страну от ветра перемен из Венгрии, Георгиу-Деж и его окружение стали все настойчивее подчеркивать в своей внутренней пропаганде опасность для Румынии великомадьярского шовинизма.

Особенно решительно эта линия стала проводиться с началом венгерского восстания 23 октября 1956 г. Его резонанс в Румынии был весьма заметным, поскольку в западной части страны (в Трансильвании, Банате, Кришане) проживала значительная в численном отношении и консолидированная венгерская диаспора с высоким уровнем этнического самосознания и наличием немалой прослойки национальной (в том числе творческой) интеллигенции. Необходимо также иметь в виду, что историческая память двух соседних народов по-прежнему несла на себе тяжелый груз межнациональных распрей и конфликтов, многие из которых (относившиеся ко времени Первой, а особенно Второй мировой войн) оставили непосредственный глубокий след и в сознании здравствующих поколений. Общенациональное восстание в соседней стране правящая коммунистическая элита Румынии восприняла как крайне опасный сигнал, особенно в свете стойкой венгерской национальной идентичности подавляющего большинства трансильванских венгров, а значит их потенциальной солидарности с восставшими соплеменниками. С первых же дней румынскими властями принимается широкий комплекс охранительных (в том числе превентивных) мер по нейтрализации влияний, идущих из соседней страны[461].

Призывы к ревизии трианонских границ в дни венгерской революции фактически не звучали. Вместе с тем немалая часть румын реально ощущала гипотетическую венгерскую ирредентистскую угрозу. И это обстоятельство в полной мере было использовано властями. Иногда это приносило эффект, позволило, в частности, внеся раскол в молодежную среду Клужа, утихомирить (не без помощи также и превентивных арестов) студенческие брожения в главном городе Трансильвании. По-иному обстояло дело в главном городе Баната Тимишоаре, самом интернациональном городе Румынии, где в силу исторических условий, напротив, сложилась давняя традиция бесконфликтного сожительства румын, немцев, сербов и венгров. В этом городе молодежные (прежде всего студенческие) выступления солидарности с восставшей Венгрией приобрели самый массовый характер, заставив власти прибегнуть к их жесткому силовому подавлению[462].

В последующие годы венгерская революция и проявленная частью румынского общества (отнюдь не только этническими венграми) солидарность с ней были использованы в качестве повода для внесения более долгосрочных корректив во внутреннюю политику Румынии в сторону ее ужесточения, нейтрализации и блокирования любого рода реформаторских настроений.

В 1960-е гг. Венгрия и Румыния вступили в состоянии хотя и внешне бесконфликтном, но явно не свободном от взаимной подозрительности, причем все более усиливавшейся. Каждая из этих стран искала свой собственный путь развития в рамках социалистического выбора и советского блока, в большей мере (по мнению национальных коммунистических элит) отвечавший специфическим условиям обеих стран.

Проявив себя надежным партнером советского руководства в ходе венгерского кризиса 1956 г., оказав непосредственную помощь в нейтрализации неприемлемого для официальной Москвы правительства Имре Надя и тем самым укрепив доверие к себе Кремля[463], румынские лидеры стремились использовать приобретенный внешнеполитический капитал в интересах ограничения советского влияния. Решающее значение в этом плане имел вывод советских войск из Румынии в 1958 г., подававшийся советской стороной как одна из ее мирных инициатив, адресованных Западу. С конца 1950-х гг. более инициативной стала румынская внешняя политика[464]. Что касается перспектив внутриполитической либерализации коммунистического режима, то определяющим фактором явилось намерение Георгиу-Дежа и его окружения по возможности оградить свою страну от возможной цепной реакции под влиянием идей XX съезда КПСС и особенно событий в Польше и Венгрии. Сильно напуганные революцией в соседнем государстве, румынские лидеры в конечном итоге стремились воспользоваться ею в интересах укрепления своей власти. Георгиу-Деж и его команда с конца 1956 г. все более целенаправленно создают механизмы противодействия внешнему – не только венгерскому и польскому, но также и советскому – влиянию, причем нередко под вывеской искоренения последствий культа личности[465]. В дальнейшем этот курс получил продолжение и развитие преемником Дежа – Николае Чаушеску.

На рубеже 1950-1960-х гг. Румыния все еще воспринималась в Москве как надежный союзник, по выражению Н. С. Хрущёва, «шагающий в ногу» с другими членами «социалистического лагеря». Об этом можно судить как по дипломатическим донесениям, так и по отчетам многочисленных советских эмиссаров и делегаций, выезжавших в Румынию в рамках двустороннего сотрудничества (в том числе делегаций деятелей культуры)[466]. Но уже в 1962–1963 гг. приобрела довольно отчетливые очертания более независимая внешнеполитическая линия Румынии в рамках СЭВ, а позже и Организации Варшавского договора (ОВД).

На сессиях СЭВ представители Румынии с начала 1960-х гг. все более активно выступали против советских планов экономической интеграции стран блока, недостаточно, по их мнению, учитывавших сложившуюся структуру производства в стране: их реализация привела бы, с точки зрения официального Бухареста, к сужению профиля национальной экономики, по сути к превращению Румынии в аграрно-сырьевой придаток более развитых государств. Особую критику вызывали проекты создания надгосударственных экономических, плановых органов и предполагаемого включения отдельных частей Румынии в экономические районы, формирующиеся поверх государственных границ[467].

Принципиальные разногласия между СССР и Румынией в вопросе о перспективах экономической кооперации особенно остро проявились на сессии Исполкома СЭВ в Варшаве 10–13 мая 1963 г. Насколько можно судить по некоторым источникам, они были довольно неожиданны для Хрущёва[468], по решению Президиума ЦК КПСС вскоре выехавшего в Бухарест во главе советской делегации для того, чтобы «найти приемлемую форму сотрудничества по кооперированию»[469]. Поездка, состоявшаяся 24–25 июня, не была результативна, беседа лидеров двух стран прошла в настолько напряженной атмосфере, что через неполные полтора года, в середине октября 1964 г., при отстранении Хрущёва ему среди прочего соратниками было поставлено в вину на конкретном румынском примере неумение вести нормальный уважительный диалог с главами братских партий (подобный стиль общения, как отмечалось, лишь способствует дальнейшему разброду в соцлагере)[470].

Хотя, к чести обеих сторон, им удалось избежать публичной полемики, разногласия сохранялись и даже усиливались, касаясь отнюдь не только проектов экономического сближения социалистических стран[471]. За несколько месяцев до отставки, в июне 1964 г., Хрущёв успел-таки на встрече в Ленинграде с Йоси пом Броз Тито попросить харизматичного югославского лидера, воспринимавшегося в Бухаресте в качестве эталона коммунистического руководителя, умеющего на равных разговаривать с Москвой, повлиять на румын, дабы те не сближались слишком сильно с Китаем[472]. Особенно раздражало Хрущёва то, что в ходе встреч китайцев с румынами то и дело поднимался (в Москве знали об этом не только из агентурных донесений, но и вычитывали между