тем, как тонкие, нервные пальцы, каждую мелкую косточку которых изласкать, издышать я испытывал убийственную потребность, вплетаются в чужие волосы, обхватывают затылок, гонясь за поцелуем. Истязать себя наваждением того, как она отдается самозабвенно и яростно, как умеет только Яна, отдается какому-то безвестному ублюдку, которого еще недавно считал братом и клялся защищать ценой жизни. Ненавидеть ее за каждую секунду этого видения, но все равно задыхаться и обливаться потом от вожделения. Я никогда не мог рассмотреть лица ее партнера, хотя силился настолько, что казалось в мозгу взорвется каждый сосуд. Хотел выжечь в памяти лицо своего врага, того, кого я с наслаждение убью первым по возвращении, и плевать было в тот момент, что это всего лишь игры моего истощенного и воспаленного разума. С остервенением мазохиста возрождал снова и снова картинки двух сплетенных потных тел, вглядывался в контраст бледной, словно драгоценный перламутр, кожи Яны и смуглой, покрытой Орденскими тату, мужской. Видел каждое сокращение его мускулов, вздувающихся и опадающих, когда он мощно раз за разом вбивал себя в нее. И как Яна обхватывает его ногами, буквально вонзая пятки ему в поясницу, понукая двигаться еще жестче и быстрее. Как ее ногти на побелевших от напряжения руках впиваются в его кожу, оставляя те самые болезненные следы наслаждения и взаимного обладания, которые мне так безумно нравились на себе. Я пытал себя, представляя запах этого неистового секса таким, каким я его помнил между нами, в котором купался когда-то, желая носить его постоянно и никогда не смывать. Терзал себя теми звуками, что должны издавать тела, неистово сталкиваясь, пошло шлепаясь, заглушая даже стоны, низкие, греховные, полные нужды в освобождении. Я смотрел, смотрел, следуя за ними по крутой спирали восходящего удовольствия, пока их не начинало бить судорогами в апогее наслаждения, и приходил в себя от того, что сам содрогался в оргазме, даже не касаясь себя. И всегда в самый последний миг мог взглянуть в лицо партнеру Яны, но лишь для того, чтобы узнать собственные черты. Разум трусливо раз за разом подсовывал мне это жалкое утешение, не желая признавать очевидности. И от этого ярость взрывалась внутри, бухая в ушах громовым набатом крови.

Так вернулся мой гнев, потеснив презрение, а точнее переродив и перенаправив его. Я уже испытывал его не к Яне, а к себе. За то, что, зная, какая она на самом деле, могу только давиться и задыхаться от бессилия перестать все равно исступленно вожделеть ее для себя одного. Разум не мог победить эту извращенную тягу к ней. Все мои попытки рисовать для себя ее образ как развратного, не способного на преданность создания обращались лишь новым витком отвращения к самому себе, потому что это абсолютно не меняло того факта, что я хочу эту женщину. Ненавижу, удушить мечтаю, затрахать до смерти, наказывая за то, что отдавалась другому, но хочу, хочу. Целиком, без остатка, поглотить, быть единственным, кого она будет видеть, просыпаясь и открывая глаза, единственным, на кого будет смотреть каждый день жизни, единственным, чье имя будет кричать и выстанывать ночами. Тем, кого она примет раз и уже навсегда, забыв, стерев из памяти всех, кто был до этого. И в тот момент мне вдруг стало наплевать, какая она, кем была и что делает сейчас. Что-то внутри с хрустом переломилось, даруя неимоверное облегчение и примиряя с собственным бессилием перестать любить эту женщину. Да, именно любить. Такой, как есть. Хоть распоследней дрянью и эгоистичной шлюхой, с легкостью отдавшей своё жадное до наслаждений тело другому. Не способной полюбить в ответ никогда. Плевать. Я смиряюсь с тем очевидным, что не могу выжить без нее. И с тем, что, если хочу, чтобы была только моей, придется не отпускать от себя ни на шаг до последнего вздоха. Что, возможно, никогда не услышу ни единого ласкового слова, и до конца дней наша близость будет вечной войной, лишенной с ее стороны нежности и стремления быть рядом. Без разницы, если наше совместное существование так и останется вечным бегством с ее стороны и нескончаемым преследованием с моей. Хотя всегда есть надежда, что все изменится. Ведь я видел последний раз возбуждение, что вспыхнуло в ее глазах при встрече. Видел, как «дышали» ее зрачки, расширяясь то до полной черноты, то позволяя появиться тонкому зеленому ободку. И пусть это просто еще одно из подтверждений ее похотливой и не постоянной натуры. На это тоже плевать. Потому что на меня было направлено ее неприкрытое вожделение в тот момент. И оно было настоящим, яростным и густо приправленным терпким вкусом ее злости, и от этого таким искренним. Бороться с ним Яна так же была не в силах, как и я сам. Значит, так и должно быть. Я все это принимаю, распрямляю плечи и выбрасываю все сожаления. Не о чем жалеть.

И вот тогда из всех остальных чувств и родилась решимость. Холодная и твердая, совершенная в своих в идеальных гранях, как алмаз высочайшей чистоты. Больше нет для меня ни принципов, ни законов общечеловеческих или Орденских, барьеров из угрызений совести и преград между слоями бытия. Больше ничто не имеет значения, все просто пыль и препятствия. Я найду способ сбросить оковы и преодолеть все, цена и средства меня не волнуют. Я иду за моей женщиной.

Когда в моей голове стал созревать четкий план, как освободиться от оков, удерживающих меня в этом слое, то впервые за эти дни я ощутил легкое шевеление дракона. Это было едва заметно и почему-то напоминало немного насмешливый легкий интерес. Словно я сумел привлечь его внимание, но он не верил, что мне удастся его удержать. Пошел ты, древний ящер! Будто мне и в самом деле это нужно. У меня теперь есть собственная армия, которую я собираюсь использовать по своему усмотрению, и это должно стать сюрпризом для Ордена. Не сказать, что приятным. Но для начала мне нужна свобода.

От сакхии я узнал, что при всей своей ненависти они считали захватчиков очень сильными магами. А раз так, то мне нужен был сильнейший из них, чтобы снять запрет и рвануть из этого слоя. Меня не мучили угрызения совести, когда я бросил своих преданных сакхии на штурм цитадели вожака мааскохии. В конце концов если они хотят начать жить по-другому и сломать изначально заведенный порядок, отводящий им роль вечных жертв, умеющих лишь защищаться, когда их атакуют, то нужно напасть самим. Я достаточно сделал для них, но оставаться вечно