извне просто управляли этим. Мне даже любопытно, кому или во что такой, как ты, должен так верить, чтобы самостоятельно выстроить для себя застенок? Хотя это, конечно, уровень дилетантский — так воспользоваться чужой верой. Вот загнать в ментальную темницу тех, кто ненавидит и активно сопротивляется, это настоящий дар, — от слов вожака откровенно разило самодовольством.

Его слова грохотали мощным набатом в моей голове, словно там переворачивались огромные камни. Дракон в этот момент снова шевельнулся, и от него пришло что-то вроде нетерпения, словно он уже устал ждать от меня чего-то. Отец сам произносил каждого слово ритуальной фразы, обрекающей меня на заточение в этом слое, а Роман лишь препроводил в тоннель. Значит, выходит, именно то, что я привык свято верить в каждое его слово, и сделало мои оковы нерушимыми, обладающими «магической» силой? Должен ли я верить в это? Отец, человек, которого я знал и любил всю сознательную жизнь. В чьей кристальной честности и правоте ни разу не усомнился. Вожак мааскохии — враг, желающий выжить любой ценой. Но зачем ему лгать в таком? С другой стороны именно отец помог тогда справиться со мной и был против моей связи с Яной. Я все это время оправдывал его тем, что он просто был жертвой искусной подковерной игры и манипуляций ублюдка Романа, но что, если он тоже хотел удержать меня как можно дальше и дольше вдали от моей женщины? И он-то точно мог знать, что ни у кого не будет достаточно силы, чтобы наложить на меня эти мифические оковы насильно. Ни у кого, кроме меня самого! Идиот я! Все события, слова, жесты вдруг выстроились в идеальную картину, сквозь призму которой образ самого близкого человека исказился и стал уродливой маской расчетливого чудовища. Камни в голове вдруг взорвались, обращаясь раскаленной пылью, которую я изгонял из себя с каждым новым выдохом. А дракон взвился внутри, практически ликуя и разворачивая огромные призрачные легкие в торжествующем реве. Но теперь горечь разочарования и злость хотели выхода.

— Но раз ты говоришь, что моих оков не существует, то выходит ты все равно мне бесполезен, вожак, — возможно, стоило бы быть благодарным ему за это прозрение, но сейчас я его просто ненавидел за ту правду, которую так больно принять.

— Может и так человек. Но разве ты не хочешь отплатить той же монетой тем, кто воспользовался твоим доверием? Не испытываешь желания увидеть их запертыми в их собственных призрачных тюрьмах? Я могу сделать это для тебя. Могу в наказание сделать их твоими рабами. Могу заставить страдать по-настоящему. Разве ты готов простить им и позволить избежать наказания?

Готов ли я простить? Ну нет! Хочу ли, чтобы те, кто отнял у меня любимую, причиняя невыносимые страдания и сослав меня сюда, испытали тоже самое? Почему бы и нет! Месть — это низко и недостойно сильного? А использовать доверие другого человека для того, чтобы его же и наказать, сотворить из него орудие пытки, кандалы терзающие ежесекундной болью — это достойно? Если все, в том числе и отец, посчитали так, то почему бы не испробовать им это и на себе! И мне плевать на то, какими бы великими идеями они при этом ни руководствовались! Насколько далеко я готов ради этого зайти? Еще не знаю. Но отныне я больше не член Ордена, не брат, покорный их законам и правилам, не послушный боец в их строю. Я тот, кто покарает их за свою боль, заставит их пережить ту же муку потери, что и они меня. А потом я заберу свою женщину и буду сам по себе.

Переведя взгляд на вожака, я мрачно ухмыльнулся.

17

Почему я в детстве считала, что Бразилия — это некое волшебное место, где есть только красивые джунгли, сплошь в экзотических цветах и красиво развешанных лианах и полно тех самых диких обезьян? А еще там должна быть всегда прекрасная погода, апельсины валяются под ногами, и по улицам ходят сплошь смуглые парни с внешностью, напоминающей, к примеру, Криштиану Рональду. На самом деле правдой оказались только апельсины. Хотя в том жутком районе бескрайних трущоб Рио не было и их. Зато были уродливые, прилипшие к друг другу домишки, слепленные из всего чего угодно, жутко грязные, вонючие, узкие улочки, извивающиеся как в припадке и громадные кучи мусора повсюду. Вместо киношных красавчиков латиносов отовсюду на нас таращились явно бандитские рожи, щерясь желтыми кривыми зубами в жутких подобиях радушных улыбок.

Ну ладно, может, я немного и преувеличиваю… хотя нет. Все на самом деле было намного хуже, и половину окружающего я просто предпочла не рассматривать, хотя бы потому, что твердая земля под ногами, даже такая изгаженная, устраивала меня больше, чем нижняя палуба того самого роскошного круизного лайнера, на котором мы добрались до Рио. Теперь я точно знала, что передвигаться по морю я ненавижу гораздо больше, чем летать на вертолете. По крайней мере сейчас, когда меня и так тошнит почти 24 часа в сутки. На мои тихие маты, сопровождавшие каждое свидание с корабельным сортиром, Роман только хмурился и предлагал терпеть.

— Да неужели тебе раньше не случалось отдыхать с какими-нибудь мажорными дружками на яхтах? — очень вовремя решил осведомиться он, когда меня согнуло в очередной раз.

Так как я на данный момент по настоянию Романа занималась тем, что училась контролировать свои эмоции и язык, то не обложила его, а ответила весьма дружелюбно.

— Придурок, я же не была тогда беременна и могла принимать всю эту хрень от укачивания! И плавать на них мне случалось в качестве вип гостя и на верхних палубах, на свежем воздухе, а не как крыса в трюме.

— Ходить, — невозмутимо ответил тогда Роман.

— Что, прости?

— На яхтах ходят, а не плавают. И здесь не трюм, а всего лишь нижняя техническая палуба.

Вот и зачем мне эта информация? Меня что, от этого должно меньше тошнить? Я подавляла приступы неконтролируемого раздражения только потому, что понимала — Роман на самом деле знает, что делает. С его пока еще чересчур приметным личиком мы не могли просто пойти и сесть на самолет, в поезд, или путешествовать на том же лайнере в качестве обычных наслаждающихся жизнью пассажиров. Так что оставалось только передвигаться, как нормальные незаконные мигранты и безбилетные зайцы. Поэтому на свежий воздух мы выходили только глубокой ночью и то ненадолго. Благо, что плыть было только десять дней.

В порту нас встречала