Я закусываю губу, держу саксофон передо мной, закрываю все клапаны. Если нажать нижний си бемоль, то все клапаны окажутся закупоренными. Какое счастье, что конструкция саксофона позволяет это сделать без всяких проблем. Остаётся только самый верх – то есть то, куда вставляется шея и нахлобучивается мундштук. Но заниматься мундштуком некогда. Ветер усиливается. Я закрываю отверстие подбородком и со всех ног бегу в магазин за скотчем.

Зажав нос, я обматываю скотчем саксофон с бабушкиными останками. Но на ветру этим заниматься невозможно. Еще чуть чуть и придётся собирать её при помощи птичек. Больше всего я боюсь, что пыль ненароком в рот попадёт в рот, поэтому плаксиво поджимаю челюсть. Проезжает машина с русским номером. Отвернувшись, я делаю вид, что писаю. Возможно, что неспроста их так много здесь развелось. Возможно, что всё это и вправду по какому-то случаю.

Листаю в интернете воспоминания о Козле. Плохой саксофонист – хороший саксофонист. Что всех раздражает – последнее время почти не играл. Сидел на всяких саксофонных форумах в интернете и поливал грязью кого не попадя…

«Нужно найти мальчика для битья, чтобы он перенял все уроки», – так начинается одно из его интервью.

Призраки прошлого окружают меня.

Я заметил, что лицо его больше не появляется перед окном. И вообще, больше не беспокоит. Но я всё равно накрываюсь тремя одеялами, так чтобы быть готовым ко всему.

– Ну, правильно, – устало сказал на это Телониус Белк, – я же его уконтрапупил. В честной борьбе. Я, он и смерть. Старая ковбойская хохма.

С того момента, как я Кудряшку похоронил, Белк тоже стал совсем призрачным, ушатанным. Ходит туда-сюда невидимый, будто назгул. И никакого морошкового кофе уже не пьёт. Зачем кофе изношенным призракам?

– Можешь теперь играть, как я сказал, – говорит Белк, – Причём на саксофоне тоже. Теперь сможешь делать всё что хочешь и на меня внимания не обращать. Я, вроде, больше не нужен.

– Почему? – пискнул я из своего укрытия.

– Потому что я так сказал… командир.

Последнее время я совершенно Белка не узнаю. Он совсем другой. И не только, потому, что призрачный.

Просто все вокруг стали какими-то другими.

И Лайне тоже была совершенно другой на этих проклятых похоронах. Холодной и невнимательной.

– Белк, – твёрдо говорю я, потому, что понял причину его призрачности – ты не можешь сказать, что ты его уконтрапупил. Ты не можешь говорить, что ты начальник, братуха и командир. Это он тебя победил, слышишь? Ты еще успеешь, если поймёшь. Ты – Телониус Белк! Композитор и пианист. И не какой то там Козёл, которому мальчик для битья нужен. Ты, а не я – самый, что ни на есть джазовый пианист! Понял?

Но Белк устало закрывает глаза и тревожно засыпает.

– В Хельсинки есть морошковый кофе? – спрашивает он во сне.

– Да, – озабоченный проблемой его призрачности невпопад отвечаю я.

Несогнутые пальцы Телониуса Белка бегают по Лайниной скатерти в кошечку. Потом переключаются на Мопсину вазу для цветов. И, наконец, успокаиваются, крепко вцепившись в батон-чиабатту. Я вспомнил, что для морошкового кофе – это незаменимый ингредиент. Завтра опять постараюсь угостить его морошковым кофе…

Провались оно пропадом, думаю я, засыпая. И всё проваливается. В буквальном смысле этого слова – всё.

Добредаю до магазина. После того, как я покупал здесь скотч, продавщица побаивается моего появления. Из последних сил пытаюсь ей улыбнуться. Улыбка, пожалуй, немного странная – как у исправившегося Бармалея. Из головы не выходит призрачный Телониус Белк.

Карточка моя опять не работает. Российский банк не даёт здесь кредит. Как же так. Значит всё?

Всё.

Возвращаясь домой, думаю о том, что всё скоро закончится.

Что у нас тут? Морошковый кофе пропустим. Лакрицу можно есть несколько дней – всё же не сальмиак. Мексиканские продукты. Кукурузные блины. Овсянка. Что там ещё? Грибные кубики в уксусе. Боже..

С едой разберёмся. Но вот за квартиру, пожалуй, не плачено уже несколько месяцев. Последний раз отец платил за неё в декабре. Вряд ли потом озаботился – он и дома то не платил по пять лет, расшвыривая направо-налево огромные пени. Здесь это вряд ли прокатит. Я бы заранее всё оплатил, пока работала карточка. Но ведь я же не знал что всё так обернётся.

Вряд ли, конечно, мне придётся переходить на осадное положение. Один звонок в дверь и меня заберут.

Я включаю телефон, и некоторое время бегаю по русским новостям. Мускулистый президент, опозиция вне закона…

Вдруг телефон начинает звонить, вибрируя. Звонит яростно, словно собирается нападать. Незнакомый номер, но по напору чувствую – русский. Значит, придётся снимать.

– Это я, Артём, – усталый голос Ботинка контрастирует с напористостью телефонного звонка, – я на границе.

Я молчу. Он на границе. Ну и что?

– Бабуля умерла. Я звонил, но не дозвонился. Маринка в шоке. По собственности на квартиру меня не пускают. И тебе надо сваливать отсюда немедленно. Иначе закон об уголовной ответственности разбирать предстоит.

– Ещё раз объясни, – требую я.

– Да, вот… только границы для дипломатических паспортов теперь будут открыты – заученно повторяет Ботинок. Так, словно напоминает чём-то будничном. – Не прямо сейчас, разумеется. Но в самое ближайшее время.

Пытаясь понять, я надолго задумываюсь.

– А твоя карточка аннулируется уже прямо сейчас. – переходит на крик он, – А за ней виза. Это вопрос пары дней. Понял, нет?

Я ничего не понял.

– Сейчас даже собственность на недвижимость уже не рассматривается. И никакого вида на жительства тебе не видать. Ты в Петербурге прописан. Ясно?

Я молчу. Только дышу в трубку почаще, чтобы Ботинок понял – не из-за плохой связи молчу. А просто потому что его подножка последовала за подсечкой почти одновременно.

– Артём. Закроют же тебе границу, балда стоеросовая, – устало сбавляет тон мой отец.

Я молчу.

– Послушай, командир, – чужим голосом говорит Ботинок, – ну хватит уже придуриваться. Я оплачу, что хочешь. Диплом… Но в России. Тут не Финляндия. Тут много дерьма, но возможностей тоже хватает. Слышь, командир?

– Я тебя не слышу, – говорю тогда я.

– Я перезвоню.

– Не надо… уже.

– У меня нет времени, – сердится Ботинок, – ты что хочешь? Я бы мог приехать неделю назад. Ты ведь знал, что я приезжаю постоянно, и слушаю, как ты занимаешься. А со вчерашнего дня уже не могу…

Я обдумываю этот неожиданный поворот событий. Всегда мог. И приезжал. И слушал, как я занимаюсь. А сейчас не может....

Он – как собака на поводке. Огромная свинговая злая собака.