Если бы Андрей сейчас и впрямь сидел рядом со мной, я бы попросил его прекратить все это. Положить мне на лицо подушку, надавить и подержать пару-тройку минут. Или перерезать горло. У него вон — струны на гитаре, можно изловчиться, наверное. И тогда мучения кончатся. Для всех нас.

Чудовищно громкий хлопок раздался в коридоре психушки. Я еще раз убедился, что все это сон. Иначе выстрел переполошил бы всех вокруг. Санитары бы забегали, доктора. Попытались бы выяснить, откуда у Хантера оружие, как он пронес его в психушку и прочую ерунду. Ну что тут скажешь, могу только позавидовать ему.

А мне придется остаться здесь, раз уж больше ничего поделать нельзя. Андрей поставил гитару на пол, поняв, что мы отправляемся дальше. Прости меня, но сейчас ничего не исправить. Я не могу просто переписать все, придется добраться до конца, и тогда станет легче. Обещаю. Тогда ты все бросишь и уедешь отсюда, чтобы путешествовать и играть на гитаре.

Андрей довольно долго стоял над горизонтальным психом, рассматривая уродливую белесую опухоль. Почему вообще этот бедолага лежит в дурке? Непохоже, что тут лечат от такого. С другой стороны — Андрей понятия не имеет, от чего тут лечат. Хотя и лег в психушку, чтобы все в ней изучить. Вообще, к исследованию он подошел просто отвратительно. Можно сказать, приложил максимум усилий, чтобы отгородиться от происходящего вокруг.

Тот факт, что он писатель, как будто защищал его от реальности. Позволял не втягиваться, наблюдая за всем как бы со стороны.

Эта книга добром не кончится, вдруг понял Андрей. Кто-то умрет. Значит, так тому и быть. У самурая, как говорится, нет цели, есть только путь.

Он вернулся на свою койку и вдруг подумал, что самоубийство — это очень важная часть жизни писателя. Это практически ритуал. Волшебное действо, превращающее писателя в текст. Даже если это некролог. Андрею показалось, что он где-то это прочел, но никак не мог вспомнить, где именно.

Андрей мысленно прогнал прошлую главу, чтобы убедиться, что ничего не упустил и сможет ее воспроизвести завтра. Что-то, конечно, выпало, но процентов девяносто на месте. Допустимые потери. Он приступил к следующей главе, чувствуя, что делает это буквально на пределе психических сил, если такие вообще существуют.

Он мысленно стал прокручивать события из жизни, откидывая одно за другим. Вот отец заставляет его отрезать длинные волосы, а когда Андрей теряет волю к сопротивлению и берется за ножницы — останавливает его, бросая брезгливое: «Ну ты и ссыкло». Или что-то в этом духе. Но на тот момент Андрей уже не раз задумывался о самоубийстве. Один эпизод отбраковывался за другим, но на самом деле в поиске не было необходимости. Андрей просто тянул время. Ему было прекрасно известно, что именно он не хотел вспоминать.

Он докрутил до конца первый год в школе, в которую пошел в семь лет, и задумался. Могут ли суицидальные мысли возникать так рано? Розенбаум рассказывал про какую-то маленькую девочку, но сколько ей было лет? В любом случае — даже если он поставит какой-то странный мировой рекорд — в первом классе мысли уже были. Он вспомнил конкретный эпизод, когда размышлял о способе самоубийства. Да и опять-таки, если верить Розенбауму, сам травмирующий эпизод мог случиться намного раньше. А догнало потом.

Андрей зажмурился, выдохнул, задержал дыхание и стал считать. Досчитал до тридцати и медленно вдохнул. Собрался с силами и нырнул в болото воспоминаний.

— Тебя отец ищет! — крикнула из-за забора тетя Таня.

Андрей притормозил, на ходу соображая, что делать, у него тут же выбили мяч, и он вернулся в игру. На кону золотой гол. Золотым его назвал кто-то из старшаков, и Андрей сразу же подхватил, хотя и не знал, что именно это значило и почему этот гол особенный.

В футбол он играл плохо, но брал упорством. Метался по полю, самозабвенно кидаясь в ноги противнику, чтобы выбить заветный мяч. Ему хотелось быть полезным в команде, состоящей преимущественно из старшаков. И у него неплохо получалось. Не все готовы были к жестокому столкновению с маленьким, но бесстрашным Андреем — берегли ноги.

И его звездный час настал. Он вырвал мяч из-под защитника прямо у ворот чужой команды. Тут же рядом оказался кто-то из своих и уверенным ударом, почти в упор, заколотил мяч вместе с вратарем в ворота. Они победили. И победили благодаря ему. Старшаки показывали ему большой палец и хвалили: «Красава, малой». Теперь его всегда будут брать играть. И теперь не потому, что он приносил мяч, а потому, что он что-то умеет.

Андрей взял мяч под мышку, гордо прошел мимо зрителей — тех, кого не взяли в игру, — и неторопливо, тяжело дыша пошел к дому. Он шел специальной походкой победителя, которую тоже перенял у старшаков. Походку пришлось несколько отточить, сделав пару кругов у футбольного поля. Очень уж маленькая деревня, а он хотел подойти к дому красиво.

Отец сидел на крыльце и курил. Андрей неторопливо обошел огромную лужу и подошел к калитке, но не успел ее открыть, как отец спросил:

— Сколько времени?

Андрей не знал. Этот вопрос вообще поставил его в тупик. Он еще не очень хорошо ориентировался во времени. Не было нужды. По голосу отца он понял, что сейчас будет. Хоть и не знал, где именно допустил ошибку. Андрей вспомнил, как со слезами умолял мать и бабушку не уезжать, не оставлять его одного с отцом. Но обе только отмахнулись — что за глупость.

— Я не знаю, — стоя у калитки, ответил Андрей.

— Девять часов, — сообщил отец, выдыхая дым, и вопросительно посмотрел на сына.

Андрей не понимал, что от него требуется, и поэтому просто виновато молчал.

— Мы же договорились, что ты придешь на ужин. Во сколько у нас ужин? — Отец медленно задавил бычок.

— Я не знаю.

— В восемь. А еще мы договорились, что после ужина ты пойдешь в баню. И что?

Андрей промолчал, не зная, что ответить. Отец встал и подошел к калитке. Оперся на