выдернуло в реальность. Это все неправда. Это все искусственное и невозможное. Я не могу выдумать для него рай, хотя бы потому, что он в него не верит. Потому что слишком поздно. Потому что с каждой главой я сужал его потенциал, я срезал возможные пути и ограничивал выбор. Теперь он может идти только по одной дороге. И, судя по всему, она ведет не туда, куда мне хотелось бы.

— Ты и сам не веришь в рай, — продолжая бренчать на гитаре, сказал Андрей. — Все, чего ты хочешь, — это подготовить меня к аду, в котором живешь.

Я ничего не ответил бы, даже если бы мог. Нужно идти дальше. Нужно зайти настолько далеко, насколько это возможно. Последняя глава.

Андрей несколько раз мысленно прогнал две предыдущие главы. Очень тяжело. Все больше деталей теряется. А нужно еще и удержать в голове третью. Он был буквально на пределе возможностей. Физических, ментальных, психических и любых других. Если они существуют.

Но сейчас невозможно остановиться. Наверное, всем творцам знакомо это ощущение. Когда тебя выворачивает наизнанку тем, чему больше нет места внутри. Когда что-то там переросло тебя самого. И, наверное, масштаб творца определяется именно масштабом произведения, которое он способен удержать в себе. И тем, как долго он может это делать.

Андрей — плохой творец. Он не может удержать в себе даже посредственную книгу. Но вряд ли он когда-нибудь будет другим. Если у тебя всего один путь, то нужно выбрать хотя бы его и пройти его до конца. Последняя глава.

Андрей знал, о чем он будет писать. В общем-то, он с самого начала книги знал это и мог бы сразу перейти к этому воспоминанию, но это не сработало бы. Пожалуй, впервые в жизни он действительно осознал фразу, которую использовал при каждом удобном случае. Путь важнее цели.

Андрею четыре или три года. Он не помнил точно, но знал, что в России он очутился в четыре, а значит, все случилось раньше. События этого эпизода, врезавшегося в память на всю жизнь, происходили в Баку. В той самой квартире, в которой он играл с любимым гранатометом. В той самой, где в шкафу лежали бронежилеты.

Андрей не мог сказать, что помнил все подробно, скорее отдельные фрагменты и ощущения. Он чем-то разозлил отца. Кажется, тем, что просил бабушку сделать ему бутерброд, когда все уже легли спать. Или нет — это не важно.

Андрей не помнил, как оказался с отцом в прихожей. Вся остальная семья предпочитала не вмешиваться.

В коридоре, ведущем на кухню, висел турник. Отец достал из шкафа огромную боксерскую грушу и повесил ее на турник. Присел рядом с ней на корточки и приказал: «Бей!» Андрей шлепнул по ней ладонью, не очень понимая, что от него требуется, и посмотрел на отца.

— Сильнее! — приказал отец страшным голосом.

Андрей шлепнул еще раз. Ладонь обожгло. Груша оказалась очень твердой.

— Кулаком! — злился отец. — Нормально бей!

Андрей по тону понимал, что отец недоволен, что раздражается все сильнее, но не мог понять, что нужно делать. Шлепнул по груше двумя руками сразу и посмотрел на реакцию.

— Кулаками, я сказал! Кулаками! Вот так!

Отец встал в полный, абсолютно исполинский рост и ударил. Груша как пушинка отлетела от его удара и по возвращении врезалась в Андрея. Его снесло с ног и выбило дыхание. Он заплакал, схватившись за живот. Болело, кажется, все, но он не мог обхватить всего себя.

— Встань! Не реви! Не реви, я сказал!

Отец схватил его за шиворот и поставил на ноги. С первого раза не получилось, ноги у Андрея подогнулись.

— Стой, я сказал! Бей!

Андрей скорее облокотился на покачивающуюся после удара грушу. Отец разозлился еще сильнее. Схватил его руку и собрал пальцы Андрея в кулак.

— Вот так! Кулаком! Сильнее кулаки сожми. Если ты не перестанешь реветь…

Андрей не помнил, чем именно заканчивалась эта фраза, но помнил ужас, заставивший проглотить слезы. Он знал, что отец может убить. Не знал откуда, да и сейчас не знает, откуда у ребенка могло возникнуть такое ощущение.

— Бей.

Андрей ударил. Кулак, пальцы и кисть отозвались болью. Он посмотрел на отца.

— Жестче кисть держи, подворачивай ногу.

Андрей не понял, что это значит. Страх перед отцом пересилил страх перед грушей, и он кинулся на нее. Стал молотить руками.

— Жестче, я сказал! Встань ровно! Встань! Бей. Сильнее, еще сильнее! Че ты как баба?! Сильнее! Бей!

Андрей разревелся, руки горели огнем, воздуха не хватало, кулаки он уже почти не чувствовал, они пульсировали в ритм колотящегося сердца. Отец сказал тихим, злобным и смертельно опасным голосом:

— Я тебе сейчас ебну. Перестань реветь. Бей.

Андрей снова проглотил слезы, закрыл глаза и стал молотить по груше.

— Сильнее! Открой глаза! Открой глаза, я сказал, и смотри на него! Бей его или он будет бить тебя! Убей его! Убей его!

Что произошло дальше, Андрей не помнил. Очевидно, он не справился, это просто невозможно. Ни один человек не мог бы нанести такой удар, который устроил бы отца. Никто в мире не мог бы испытывать такой ярости, которую он требовал от ребенка. Но Андрей помнил следующий эпизод. Отец сидит перед ним на корточках и приказывает.

— Ударь меня.

Сердце замирает. Он мог бить грушу, только потому что боялся отца. Но теперь нужно было бить отца. Андрея буквально замкнуло.

— Бей, я сказал! — зарычал отец.

Андрей закрыл глаза и неловко махнул рукой. Он не понял, что произошло потом. Кажется, его руку что-то отшвырнуло в сторону и он получил удар в плечо. Сильный или нет, сейчас сказать сложно, но тогда он просто свалился на пол. Отец поднял его на ноги за шиворот и приказал:

— Бей! Ну, бей!

Андрей видел только глаза, в которых слились отец и убийца. Он физически ощущал, как его сжимают два страха. Он снова заревел от