боли, которой никогда раньше не испытывал. Его как будто разрывало на части. Что было дальше, Андрей не помнил.

Он отстранился от воспоминаний и с удивлением понял, что не испытывает никаких особых эмоций. Ни обиды, ни боли или страха. Ничего. То ли он просто слишком устал, то ли это уже не важно. Очередное воспоминание из ада. Это просто надоедает.

Андрей потер лицо. Кожу саднило. Как будто он обгорел на солнце или долго стоял на ветру. А в глаза как будто песка насыпали.

Я пришел в себя и с удивлением обнаружил, что у меня нет контакта с Арханом. Очевидно, потому, что этого не хочет Андрей. Он все так же сидел у моей кровати. Но теперь он опирался локтями на колени. Его как будто все сильнее придавливал невидимый груз.

— Я устал, — сказал он хриплым, нездоровым голосом. — Но я хочу, чтобы ты знал, что я смогу сделать то, что не смог сделать ты.

Я не мог ничего ответить и, кажется, перестал понимать его. Андрей медленно, как будто все происходило в фильме Тарковского, выпрямился. Стул под ним заскрипел так, словно вот-вот развалится. Андрей встал, сложил руки за спиной и посмотрел в окно.

— Понеслась.

Архан стоял перед грушей. Она была большой, намного больше него. Это был невообразимо огромный соперник. Справедливости ради Архан не очень понимал, что плохого ему сделала груша и почему ее нужно бить.

— Бей!

Архан подчинился приказу и ударил. Получилось плохо. Хотя бы потому, что он не хотел бить. Это обидно. Это печально и больно. Он заплакал, поняв, что совершил преступление против самого себя. Предательство. Он сделал то, чего не хотел делать.

Это произошло впервые, но он сразу понял, что такое случается очень часто. Что такое будет происходить ежедневно. Что вся жизнь человека состоит из поступков, которые он совершает, предавая себя. Ради безопасности, ради покоя, комфорта, ради чего угодно.

Но когда он предает себя — он лишается и безопасности, и покоя, и всего, что хотел получить в обмен на свою свободу. И сейчас нужно было выбрать: свобода или вечный страх. Отец сел перед ним на корточки и посмотрел в глаза. Он понял, что Архан готов.

— Ударь меня.

И Архан ударил. Так, как смог. Но этого оказалось недостаточно. Отец легко отклонил его руку и ткнул своим кулаком в плечо, обозначая удар. Это стало вторым уроком — решения мало. Нужно драться. Архан ударил еще раз, но снова мимо. Потом еще и еще, но ни один удар не достиг цели. Он видел перед собой глаза отца, но не мог понять, что в них.

— Ну, бей!

Архан бил, но безрезультатно. Никакая решимость не могла ничего противопоставить росту, весу и длине рук. Это был третий урок: иногда ты не можешь драться. Иногда все, что у тебя есть, это твоя свобода воли. Но нет способа ее защитить.

Архан опустил руки. Он видел, как в глазах отца разгоралась ярость, но ничего не предпринимал.

— Ударь меня! Бей!

Архан стоял, опустив руки. Он начал понимать, что происходит на самом деле. Отец готовит его к бою с противником, которого не смог одолеть сам. Он не знал, да и не мог себе представить, кого не может победить его отец, но, видимо, бывает и так. И если даже его силы недостаточно, значит, этого врага вообще нельзя побороть. Но что это за всесильное чудовище? Как бы то ни было, теперь он предупрежден. Он будет готов.

Я пришел в себя. Ничего не произошло. Не грянул гром, трубы не возвестили о великом событии. Не произошло ничего. Я дошел до самого конца, но оказалось, что там нет ничего. Просто пустота, просто очередной эпизод. И тишина.

— Теперь ты доволен? — спросил Андрей все так же, глядя в окно.

Я ничего не ответил бы, даже если бы мог говорить. Все это просто большая глупость. Я ничего не исправил и не изменил. Ничего не понял, не нашел никакой волшебной точки, в которой все пошло не так. Теперь я даже не понимаю, что именно искал.

И боль никуда не делась. Она все еще здесь, где-то за пределами тела. Невыразимая, невыносимая боль, которая была всегда. Была, кажется, до того, как я родился. Я и есть эта боль. И дело не в каких-то творческих особенностях личности, возможно, даже не в хреновом детстве. Не такое уж оно ужасное, если подумать. На десять человек можно найти пять таких же моральных инвалидов. Живут же как-то.

Андрей вдруг отвлекся от окна, тяжело опустился на стул. Тот захрустел, но выдержал.

— Отпусти меня, — попросил он хрипло.

Я почувствовал, как глаза наполняются слезами. Медленно сомкнул веки, в знак согласия. Услышал, как Андрей подвинул по полу что-то тяжелое — кажется, металлическое. Скрипнул стул, наклонился? Я вдруг понял, что буквально кожей чувствую все происходящее. Глаза не нужны.

Андрей насадил резиновый шланг на патрубок баллона и затянул жгут на стыке. Подергал, чтобы удостовериться, что конструкция держится прочно. Дотянулся до лежащего под моей кроватью холщового мешка и положил его себе на колени. Из-под кровати же достал рулон пищевой пленки и еще несколько жгутов и все это сложил у меня в ногах.

Выпрямился, раскрыл мешок и неторопливо достал оттуда противогаз. С хоботом. Нет, неправильно, как же там было? С гофротрубкой. Андрей скрутил фильтр и положил его на кровать. Сунул конец шланга в гофру, примерился и затянул стык жгутом.

Теперь баллон соединялся с противогазом с помощью шланга и гофры. Этого Андрею показалось мало. Поверх стыка он намотал слоев двадцать пищевой пленки, для герметичности. И снова перетянул стык. На этот раз двумя жгутами.

— Знаешь, — сказал он закончив приготовления, — раз уж все так сложилось… Раз уж ты втянул меня в эту историю… Да, история паршивая, я такой не заслужил, но… Кто-то должен дойти до конца, понимаешь? До настоящего конца.

Я не понимал. И Андрей, кажется, это уловил — тяжело вздохнул, покачал головой:

— Прощай.