Я хмурюсь, потому что Леннон не в себе. Он то ли бредит, то ли… вспоминает. Всё это не для моих ушей, я понимаю, мне тут нужно Умника жаропонижающим напоить.

– Никто не воспринимает меня всерьёз, – продолжает напирать Леннон.

Я думаю: надо разговаривать с ним спокойно, как будто ничего плохого нет и точно не произойдёт.

– Все воспринимают тебя гораздо более чем всерьёз, – говорю ему то, что он хочет услышать.

– Не в этой жизни, в прошлой.

– А… э… ты что-то вспомнил?

– Да.

Ну вот. Уже все что-нибудь вспомнили, хоть своё имя, хоть имя бывшей, только у меня за исключением ничтожных проблесков, безнадёжный провал.

– Прошлая жизнь осталась в прошлом. Ты живешь сейчас, а не там, где что-то было, но уже прошло. И потом, знаешь, я думаю, не важно, где ты и кто ты, главное, чтобы ты сам себя всерьёз воспринимал.

Леннон отрывает корпус от пола и поднимается над ним, а мне становится страшно. Не знаю, с кем он разговаривал до сих пор, но хорошего вряд ли стоит ожидать.

– Седьмая! – хрипит. – Это ты?

– Я. Что такое?

– Мне показалось… Седьмая, Эл… я что сейчас говорил?

– Ничего. Ты молчал.

– Молчал? Это хорошо.

– Воду тёплую допей. Я сейчас ещё принесу, – с облегчением выдыхаю. – Умник! Открой глаза! Нужно выпить лекарство! – Умник! Умник! Умник! – трясу его, что есть сил.

Это бесполезно. Как его ни тряси – ничего не выходит, он не открывает глаза.

– Седьмая! – вдруг слышу такой ор, что аж уши закладывает.

– Он не приходит в себя уже скоро как сутки! – лучшая защита – это нападение.

– Какого дьявола ты такая упёртая?! А? Я же сказал тебе сюда не входить!

– Я не упёртая! Я просто не могу спать и есть, пока они оба тут умирают! Нужно же сделать хоть что-нибудь! Хоть что-то предпринять! Как мне ему воду в рот вливать, а? Он же без сознания! – тычу в Умника.

Альфа проводит обеими руками по лицу. Потом выпрямляется, и практически вышвыривает меня, как щенка, из хижины.

– Он в сознании… наполовину. Просто нужно будить его. Я сам дам ему воды.

– Ещё жаропонижающее, – напоминаю, – и мазь от язв на лице…

– Седьмая, ты дура?

– Возможно.

Мы стоим молча и смотрим друг на друга.

– Ты понимаешь, что не выкарабкаешься? Если подхватишь это.

– Не подхвачу. У меня маска, видишь?

– Вижу. Что мозгов у тебя совсем нет.

– А если бы там была Цыпа? – предлагаю ему такой вариант.

Он смотрит на меня и хлопает глазами.

– Ты любишь его? – вдруг спрашивает.

– Кого?

И тут мне доходит… что я ему сказала, как это выглядело, и что он из этого понял.

– Не люблю я никого! Вот ещё… Просто некоторые люди для тебя важны больше, чем другие, это всё, что я пыталась сказать! А это что тогда выходит… ты что ли любишь её? Цыпу?

Последнее слово я издаю с каким-то жутким, жалким визгом, как будто у меня голосовые связки сломались, и всё, что могут – только скрипеть. Но Вожак уже не разговаривает со мной – ушёл, вернее, уходит, и всё, что мне остаётся – только любоваться на его спину.

На следующий день происходит нечто не столько неожиданное, сколько бередящее наши души в силу своей реальности: разбирая поломанный цунами лес в поисках подходящих для строительства брёвен, парни находят прикреплённую к одной из веток видеокамеру.

Весь день и весь вечер следующего дня полнится обсуждениями, версиями, злостью, демонстративными выкриками и монологами в никуда.

Надо сказать, и до этой находки у меня частенько возникало ощущение, что за нами наблюдают. Словно мы рыбки в аквариуме. Есть скучные, есть пёстрые. Большие и маленькие. Те, кто всегда на виду, и те, кто прячется в водорослях, и заметить их можно, только если приглядеться.

Каждые два часа я бегаю к лазарету, бужу Умника и вливаю в него лекарства и воду. Иногда меня ловит с поличным Альфа, и тогда чертыхаясь и называя меня «упрямой» и «глупой», помогает удерживать Умника вертикально. Леннон большую часть времени в бреду, и теперь я знаю, как зовут его собеседницу: Сиенна. У него очень много обид, а у неё, по всей видимости, претензий, главная из которых – непостоянство.

– Как думаешь, это воспоминания, или бред и галлюцинации? – спрашиваю у Альфы.

– Не знаю, и знать не хочу, – отвечает он.

Ещё два дня спустя парни находят камеру на стоящем живом дереве неподалёку от нашей деревни. Этот момент становится практически кульминационным, звучат версии вплоть до «Ну всё, конец игры, сейчас за нами прилетят вертолёты», «В чём смысл продолжать шоу, если мы их раскусили?».

Тем временем, Умник приходит в себя, Леннон перестаёт бредить, много пьёт и впервые сначала болезни съедает обед.

Потом камеру, наконец, снимают с дерева. На ней выбит 1999 год выпуска, линзы забиты пылью, а внутренности паутиной и семенами. Обломки найденной ранее камеры позволяют сделать вывод, что обе принадлежали одной партии. Это открытие возвращает всех к исходной точке: да, возможно, тут и снимали телешоу, но только лет двадцать назад. Кто мы и зачем здесь – вопрос всё ещё открытый. Но главное, мы болеем, иногда опасно, и никто не спешит нам на помощь.

Вечером я снова вижу, как тошнит Цыпу. Я предлагаю ей воды, а она просит меня отвалить.

Я иду к Альфе:

– Цыпе плохо. Её тошнит.

– Хорошо, – говорит он.

– Как это хорошо? Она, наверное, заразилась от Леннона!

Альфа бросает обтёсывать кору своим мачете и выпрямляется. Смотрит мне в глаза недолго и выдаёт:

– Я уверен, что с ней всё в порядке. Она не заразилась от Леннона.

– С чего такая уверенность?

– Она не подходила к нему. В отличие от тебя.

– Чтобы заразиться, необязательно подходить! Заразу могли мы с тобой перенести!

– Перенесли, сами не заразились, а её заразили?

– У неё слабый иммунитет. Ну, на фоне всех этих аллергий…

– А у тебя, значит, здоровье на зависть всем?

Я даже плечи распрямляю от возмущения: в какой это момент мы перешли с обсуждения Цыпы, которую каждый день тошнит, на обсуждение меня?

– С ней всё в порядке, – повторяет, глядя мне в глаза. – Она здорова.

Когда вечером я несу своим больным ужин, в лазарете нахожу только Умника. Леннон впервые нашёл в себе силы выйти из хижины на воздух. Он уселся на земле почти у самого края скалы и смотрит на океан – вода прибыла.