книг (а он практически единственный в своем поколении, о ком можно такое сказать), и миазмы морального сомнения мгновенно улетучиваются, атмосфера становится чище и нам легче дышится. Каррер точно знает, когда поведение его персонажей достойно уважения или восхищения, когда оно отвратительно или этически нейтрально; он может сомневаться в чем угодно, но только не в этом. Именно эта ясность мышления, эта интеллектуальная прямота позволяют ему, и только ему (ну, почти), затрагивать нравственно болезненные сюжеты. Я, например, не перестаю восторгаться портретом Жан-Клода Романа[100], описанным в повести “Изверг”. То, что Жан-Клод Роман – мерзкий убийца, понесший справедливое наказание за свои преступления, не подлежит сомнению, но он – что гораздо менее очевидно и в чем проявляется выдающийся талант Эмманюэля Каррера – вовсе не выглядит исчадием ада. Автору удается шаг за шагом раскрыть перед нами личность этого человека и даже вызвать к нему долю симпатии, при этом не допустив ни малейшего компромисса в вопросе природы зла.

(Фигура Романа в высшей степени показательна. Одним из важнейших и редко упоминаемых качеств писателя остается умение выбирать сюжеты своих книг. Сначала он долго, очень долго размышляет; потом тщательно прицеливается и, наконец, выстреливает – и попадает в яблочко. Каждый год фиксируются сотни преступлений, и случаи убийства близких родственников занимают в этом списке немалое место, но сделать героем своего рассказа мифомана, который выдает себя за врача, и не просто за врача, а за “знаменитого” деятеля гуманитарной организации, – это многое говорит о нашем обществе.)

Роман “Лимонов” посвящен более древней, но не менее щекотливой проблеме. Талант Лимонова неоспорим, но так же несомненно, что в некоторых отношениях он был откровенным мерзавцем. Очень интересно сравнить трактовку образа Лимонова у Эмманюэля Каррера с трактовкой образа Гогена у Сомерсета Моэма. Моэм бесконечно восхищается Гогеном и считает его (может, чуть преувеличивая, но не будем об этом) гением масштаба Микеланджело, но его тошнит от эгоизма художника и его непотребно грубого поведения в личной жизни. Страницы, посвященные Дирку Стреву, жизнь которого разрушил Гоген, пропитаны неизбывной болью; в то же время автор не смеет осуждать Гогена и требовать от него слишком многого, а потому он страдает – все сильнее и сильнее, пока авторские страдания бедняги Моэма не становятся истинным сюжетом этой великолепной, но требующей от читателя определенного мужества книги. Напротив, Каррера нисколько не удивляет, что талантливый писатель оказался сволочью; ему жаль, что так вышло, и он предпочел бы, чтобы все сложилось иначе, но он не видит в этом неразрешимых противоречий; просто природа, творя человека, порой выкидывает подобные странные фокусы. Он на этот счет придерживается точки зрения Шекспира и шире – всех классиков.

Как следствие, ясный и здравый взгляд Эмманюэля Каррера дает ему дополнительное преимущество, пусть негативное, но оттого не менее важное, а именно: он никогда не ставит перед собой ложных проблем.

Я не могу без тоски думать о христианских мыслителях (или, может быть, о христианских монахах, да и вообще о христианах), которые с трагической серьезностью рассуждают о “проблеме зла”. Какая еще проблема? Если и есть в мире некая сущность, сталкиваясь с которой никто не удивляется и чье присутствие не вызывает вопросов, то это зло.

Меня слегка раздражают восторженные похвалы в адрес того или иного писателя, которого называют “глубоким знатоком человеческой природы” и который на самом деле всю свою долгую творческую жизнь занимался тем, что выстраивал малоприятную теорию своих персонажей, эгоистов и циников. По-моему, такие авторы, напротив, демонстрируют весьма поверхностный взгляд на человеческую душу. На свете есть люди, которые сознательно принимают смелое решение всегда обращаться с другими людьми честно, порядочно и добросовестно и до конца своих дней придерживаются этого принципа. Есть и такие, кто без какого бы то ни было принуждения отважно бросаются другим на помощь, стараются их поддержать и облегчить их страдания. Добро существует, это абсолютная истина, – как и зло. Настоящая проблема заключается в том, почему существует добро, хотя с чисто биологической точки зрения оно контрпродуктивно. Лучшие страницы книг Эмманюэля Каррера исследуют именно проблему добра, что, возможно, вообще единственное, о чем стоит говорить. Почему Этьен Ригаль, восходящая звезда профсоюза судейских работников, отказался от блестящей карьеры в удобном кабинете министерства и предпочел должность судьи по исполнению наказаний в Бетюне? Почему он решил, что его долг – помогать несчастным алкоголикам и полудегенератам? Почему?

Попробуем посмотреть на все под немного другим углом. Мне представляется, что в книгах Эмманюэля Каррера с особенным постоянством встает вопрос о человеческом сообществе, о возможности формирования человеческого сообщества. Чоран как‐то коротко заметил, что вера в Бога – это “одно из решений” и вряд ли найдется какое‐то другое, получше. Это убеждение дает колоссальные преимущества, в числе которых я выделяю по меньшей мере три. Во-первых, оно позволяет ipso facto[101] решить вопросы космологии, связанные с происхождением Вселенной, пространства, времени и прочего. Во-вторых, победить смерть (собственную, но главным образом смерть других людей).

В-третьих, появляется возможность образования человеческого сообщества (его участники узнают друг друга по признаку взаимной любви и т. д.). Мне всегда казалось, что из этих трех пунктов Эмманюэлю Карреру ближе всего третий, чем объясняется его немеркнущее очарование христианством. Самым ярким примером этого служит, наверное, предпоследняя страница его романа “Царствие”, когда герой, танцуя в общине “Ковчег” Жана Ванье с юной Элоди, страдающей синдромом Дауна, затуманенным слезами взором видит – на краткий миг, но видит – Царствие Небесное.

Что касается меня, то я понимаю, что в вопросе о человеческом сообществе мне недостает красноречия, зато с избытком хватает сомнений. Я в высшей степени восприимчив к коллективным эмоциям и никогда не чувствовал себя таким близким к вере, как во время мессы. Но, позволю себе заметить, мессы бывают разные, и сильнее всего христианская мечта будоражит мне душу на погребальной службе. В последний раз я был в церкви, когда хоронили Бернара Мариса[102]. Эмманюэль тоже там присутствовал (и произнес прекрасную речь в память о нашем убитом друге). Я помню, какая уверенность звучала в словах священника: смерти не существует, совсем не существует, не плачьте, чада мои, Христос победил смерть. Для него это была очевидная истина. Меня подобная убежденность ввергает в пафосно-нервозноесостояние.

Не исключено также, что вопрос о человеческом сообществе в принципе интересует меня меньше потому, что я живо увлечен другим, более узким, человеческим сообществом, состоящим из одного мужчины и одной женщины. Но им интересуется и Эмманюэль Каррер; мы оба в своих книгах уделяем большое внимание любви