После 11 сентября 2001 года у рядового мусульманина на Западе нет заботы важнее, чем дистанцироваться от воинственного образа ислама; особенно верно это было для меня, как для мусульманина-ахмади. Начал я с того, что ислам – религия мира, а Мухаммад, вне всякого сомнения, был самым милосердным и миролюбивым человеком в истории. Я заверил всех, что нападения на Всемирный торговый центр и на Пентагон вовсе не представляют мусульманство, и подкрепил свои слова изречением, услышанным недавно от одного имама: «Эти террористы угнали не только самолеты – они попытались угнать ислам».

Я сообщил всем, что само слово «ислам» происходит от того же арабского корня, что и «мир», и что это значение ярко отразилось в жизни Мухаммада. Рассказал о том, как Мухаммад пощадил побежденных жителей Мекки, несмотря на их ужасные злодеяния против мусульман. Вспомнив и о других войнах, которые вели мусульмане, подчеркнул, что они всегда только защищались, и что Аллах не раз чудесным образом вмешивался в битву, тем самым ставя на Мухаммада божественную «печать одобрения».

Далее я направил свои аргументы по другому пути, заговорив о чудесных научных прозрениях Мухаммада. Это обычный шаг для мусульманского апологета. Я рассказал, что Мухаммад обладал познаниями в эмбриологии, астрономии и геологии, которых ему, в то время и в той культуре, просто неоткуда было взять – он мог получить их лишь в откровении от Аллаха. Разве это не доказывает, что на Мухаммаде было благословение Аллаха, а значит, он воистину пророк?

Еще одна обычная техника давата среди мусульманских апологетов – «строить мосты», стараясь доказать ссылками на Библию, что ислам является естественным завершением и Ветхого, и Нового Заветов. Для этого я указал на два отрывка из Библии, один из Ветхого Завета и один из Нового, в которых исламские богословы видят пророчества о Мухаммаде. Первый из них – Втор 18:18, о том, что явится пророк, подобный Моисею. Я заметил, что это не может быть никто иной, кроме Мухаммада – ведь Иисус был на Моисея совсем не похож. Затем я сослался на Ин 16:12–13, где Иисус говорит о некоем обетованном советчике или утешителе, который явится после него и приведет людей к истине. И это, заключил я, не кто иной, как Мухаммад – ведь иных крупных религиозных фигур после Иисуса не появлялось.

Далее я сказал, что ислам – это окончательное Благовестие Божье, что Мухаммад пришел не отменить иудаизм и христианство, но укрепить их и перенаправить к истинному, единому Богу. Учение Мухаммада – справедливость Моисея в соединении с милосердием Иисуса, «око за око» вместе с «подставь другую щеку» – это сердце ислама и последнее откровение для всего человечества. В этой заключительной части своей речи я ясно дал понять: мусульмане молятся тому же Богу, что и иудеи, и христиане.

Говорил я около сорока пяти минут и под конец был вполне доволен собой, ибо чувствовал, что достойно представил ислам и как нельзя лучше защитил пророческое достоинство Мухаммада.

Но дальше начались вопросы.

Вопросы самые простые и безобидные, в целях уточнения и прояснения – такие же, как те, что я задавал христианам о Троице. Только теперь – впервые в жизни – мне приходилось отвечать.

Начал Майк.

– Набиль, у меня к тебе вопрос. Я слышал, что ислам распространялся огнем и мечом, но ты говоришь, что Мухаммад вел только оборонительные войны. Можешь объяснить мне, почему твое мнение более точно?

Достаточно обычный вопрос – ответить на него было несложно.

– Коран учит нас: «Ля икраха фи-д-дин»[79], – ответил я, не задумываясь. Имамы любят солидности ради вставлять в речь арабские слова – так же поступил и я. – Этот стих переводится так: «Нет принуждения в религии». А Мухаммад так строго следовал Корану, что, можно сказать, сам был живой версией Корана. Так что безумие говорить, что Мухаммад распространял ислам огнем и мечом, если сам же он проповедовал, что принуждения в религии быть не может.

В прошлом, когда мне случалось с кем-то обсуждать ислам, люди обычно удовлетворялись таким ответом. Однако Майк, как потом выяснилось, еще готовясь к дебатам с Шабиром Алли, кое-что почитал об исламе и теперь был готов задать следующий вопрос.

– Но, Набиль, в Коране ведь есть и другие стихи, например: «Убивай неверных везде, где их найдешь»[80]. Откуда ты знаешь, что стиху, который привел ты, следует отдать первенство?

По счастью, объяснение как раз этого стиха я слышал недавно в хутбе, так что ответ у меня был готов:

– Этот стих относится к конкретным обстоятельствам, к случаю, когда многобожники из Мекки нарушили договор с мусульманами. Это не общий принцип. Общий принцип – миролюбие.

А дальше Майк задал самый простой и самый убийственный вопрос:

– А откуда ты это знаешь?

– Извини?

– Откуда тебе известен исторический контекст Корана?

– Из хадисов, книг, в которых собраны предания о Мухаммаде.

– А откуда ты знаешь, что этим книгам можно доверять? Вспомни, Набиль, я ведь историк. Эти вопросы я задаю историческим документам всегда, даже когда критически исследую христианство. Я могу полагаться на Евангелия, поскольку все они были написаны вскоре после жизни Иисуса в общине людей, видевших Иисуса. А откуда нам известно, что сборники хадисов заслуживают доверия? Когда они были написаны? Их писали очевидцы?

Такая перемена ролей далась мне нелегко. Никогда я не видел и не слышал, чтобы кто-то критически изучал исламские предания таким же образом, как я критически изучал Библию. Да что там – это было неслыханное дело! Все слушатели наклонились вперед; всем было интересно, как пойдет разговор дальше. Я торопливо припоминал все, чему меня учили в течение жизни.

– Майк, очевидцы, своими глазами видевшие Мухаммада, передавали эти рассказы устно, пока они не были собраны и записаны. Записывали их уважаемые, критически мыслящие люди, они тщательно проверяли цепь передачи каждого предания и убеждались, что она достаточно надежна. Поэтому мы можем доверять хадисам.

Лучшего ответа у меня не было. Однако такой ответ Майка не удовлетворил.

– Понимаю, о чем ты говоришь; но, Набиль, откуда мы все это знаем? Когда были собраны эти книги преданий?

Сжавшись в ожидании потока критики, который неизбежно обрушится на меня после такого признания, я дал ответ:

– Через двести-двести пятьдесят лет после Мухаммада.

Тут все слушатели разом откинулись на спинки стульев, словно услышали то, что хотели, и дальнейшее их не интересовало. Быть может, так сделали только некоторые; однако у меня не было сомнений, что симпатии слушателей склоняются не в мою пользу.

Майк заговорил мягко, очень стараясь, чтобы в словах его не прозвучало осуждение или пренебрежение: