Меня к себе все сильнее прижимает, руками по спине водит. Сильный до невозможности, подол платья вверх тянет, задирает и руками гладит кожу, ласкает.

— Почему ты так со мной?! Сам загнал меня в западню. Если бы не выбрал…

— Жизнь сослагательных наклонений не знает, девочка, этих “если бы” у меня было до хрена и только благодаря им я и стал Иваном Кровавым, а так бы жил себе на отшибе России. У каждого своя судьба.

— Почему мне кажется, что с моей судьбой ты в русскую рулетку играешь?! Что со связанными руками на дно своего озера бросаешь и не выбраться мне уже. Ты не дашь. Все больше в свою реальность затягиваешь, как в болото.

Глаза у него вспыхивают, жажда огненной лавой, током, ударом в меня проскальзывает, и касание рук по оголенной спине. Молнию на платье спустил так сноровисто, что я и не заметила.

— Тебе не обтекаемых и пафосных понятий бояться нужно, а меня.

Напрягаюсь. Пытаюсь отделаться от прикосновений. Пресекает мое трепыхание.

— Неформат ты, Аврора. Столько разума, красоты и такой чувственности… Меньше думай. Легче будет. Ты здесь только для одного — раздвигать ноги, пока я тебя хочу.

Непоколебимая решимость. Приговор в мою сторону. Выбрал. Он меня выбрал и обратного пути у меня нет.

— Безысходность, Иван. Ты заставляешь меня ее ощущать каждой клеточкой, и я боюсь тебя, боюсь того, что происходит со мной рядом с тобой. Ты ведь сломаешь меня, сожмешь до хруста костей, не пощадишь.

Давлю в себе всхлип, заставляю смотреть прямо, вскинув подбородок, тону в бледной голубизне его глаз.

— Жалости не жди. Ты будешь биться в моих руках, пока буду брать все, что мое по праву, смирись.

Почти ласка в голосе, почти мягкость.

— Похоже на угрозу.

Рука в моих волосах запутывается, и он их натягивает, пускает дозированную боль, чтобы понимала и не забывала с кем именно сейчас говорю.

— Карусель запущена. Ты уже села на аттракцион. Начала играть в мою рулетку. Я дал тебе выбор. Решение принято. Обратной дороги нет.

Молчу, а под рукой его сердце заходится в бешеном ритме.

— Я повторю еще один раз. Соскочить не дам. Зверствовать не буду, но уясни: мое слово — закон. Ты можешь считать себя жертвой, а можешь показать характер, который я в тебе заметил. На все твоя воля, дверь осталась позади, ты уже вошла в мой дом.

Прикусываю губы. В горле дерет от спазма, который гашу. Разумом понимаю, что мужчина прав. Я попала в передрягу. Мы оба стали жертвами недопонимания и все закрутилось так, как закрутилось.

Если не слово Ивана, не его защита — меня загрызут, костей не останется, а он стал той преградой, которая может обезопасить.

Вглядываюсь в лицо мужчины. Он имеет принципы. Жесткие. Жестокие, но свод законов у него есть, по которым он живет и… почему-то кажется, что из-за меня нарушает одно из своих правил, поэтому так зол…

Пальцы сжимают ягодицу, заставляют меня тазом прильнуть и ощутить его возбуждение. Все внутри натягивается струной.

— Я бы стерла день, когда согласилась спасти Ридли.

Слезы скапливаются на дне глаз, но Иван лишь улыбается крем губ. Сильные пальцы проходятся по мне, доходят до шейных косточек и проскальзывают вниз, летят по позвонкам до самой поясницы.

Я то отталкиваю, то прижимаюсь, вцепляюсь в Ивана изо всех сил.

Опускаю лоб на могучую грудную клетку, ловлю стук сердца сквозь шелковую ткань сорочки, впитываю ток его крови, прячу лицо, вдыхаю запах острый и тягучий, невероятный. Похожий на вереск.

— Ты меня хочешь, куколка. Глупо бежать от чудовища, чтобы угодить к нему в лапы и искать защиты там, где существует только опасность.

Вскидываюсь, чтобы поймать свет заходящего солнца, что заползает в окно, проскальзывает лучом, обрисовывая огромную фигуру мужчины.

Зловещий, нависающий, с потусторонним светом белесых глаз. Эти бесцветные глаза могут принадлежать кому угодно, только не человеку.

Блеклые, бесцветные, словно выжженные.

Не может быть в природе такого цвета. Не может…

— Моя ты, Аврора. Сама пришла.

Опять искаженный голос. Когда Иван возбужден, акцент пробивается сильно.

Его руки на моем холодном теле обжигают. Не понимаю, что происходит, оказываюсь прижата к нему, губы сталкиваются, от его напора чувствую сладкую боль.

Руки скользят и платье падает. Иван сбрасывает меня в прорубь ледяную, обволакивающую и выбивающую воздух из легких.

Все смешивается, наше дыхание, биение сердец, он берет меня, заставляет испытать наслаждение от единения тел, утонуть, сдаться. Мое отрывистое дыхание, его огненные касания и невозможность сопротивляться его жажде.

Не понимаю, как оказываюсь вдавлена в холодную кожу дивана, Иван фиксирует мои руки, не дает ускользнуть, удар, который выбивает тягучий стон наслаждения, и четкие ритмичные движения доводят до исступления. Кусаю губы, скулю от беспомощности и отдаюсь ему всецело.

— Вот так, куколка, вот так, — глухой голос и темп, который он увеличивает, заставляя закатывать глаза.

Меня изводят чувства, противоречие, не хочу так поддаваться, не хочу быть безвольной куклой, пытаюсь сопротивляться, выползти из-под него, но Иван усиливает напор, заставляет меня выгибаться. Срывает крики удовольствия с моих губ, заставляет задыхаться от болезненных поцелуев, впиваться ногтями в черную кожу дивана.

Необузданный, голодный, он крадет мое дыхание, заставляет все внутри пульсировать наслаждением, пьянит. Его сильное тело придавливает меня, а мое тело сотрясает спазм наслаждения, которое прокатывается огненной волной, слышу утробное рычание и ощущаю обжигающий поцелуй в висок.

Мое сознание словно ускользает и появляется, будто свет выключают и включают, урывками выхватываю кадры реальности. Ощущение, что губы горят, от частого дыхания першит в горле, а мой любовник требовательно и ненасытно подводит мое безвольное тело к еще одному рубежу.

— Давай.

Глухой рык. И все мое существо повинуется, погружаясь во внутренний взрыв, который проходится яркими вспышками. Мужчина резко освобождает меня от тяжести своего тела и чувствую, как огненная субстанция изливается мне на бедра.

Иван продолжает нависать еще какое-то время, дышит тяжело, и я чувствую его взгляд на своих лопатках, проводит пальцами по моей спине, стирает с кожи испарину, а у меня веки свинцовыми становятся, тянет утонуть в черноте, выключиться, уснуть.

И несмотря на сладкую истому, которая окутывает каждый микрон моего тела, я проговариваю едва слышно:

— Лучше бы я тогда с крыши твоего отеля упала…

Слышу, как усмехается.

— Лгунья.

Все еще подрагиваю от пережитого наслаждения, ощущаю, как поднимается, проводит рукой по моим волосам, отводит мокрую прядку со лба как-то нежно, проводит тканью по моей пояснице и меня накрывают чем-то, что несет на себе аромат Ивана и я почему-то начинаю дышать полной грудью.