а твой зимний плащ! Вот явятся приставы, схватят его да прямо на улице и продадут за бесценок! Что тогда будешь делать? Всю зиму в комнате просидишь? – Тереза взмахнула пятнадцатифунтовым утюгом, чтоб разжечь угли внутри него. Дым пошел с новой силой. – Ты же получил что-то за поэму. Отдай им эти налоги, чтоб отвязались!

– И не подумаю. Не для того я писал свое гениальное сочинение, чтобы финансировать деспотизм! Я этих налогов не одобрял – а стало быть, и платить не обязан! Вот им! – Помье показал кулак. – Я и соль покупать не желаю!

В нормальных, цивилизованных странах, где правили просвещенные короли и царицы, соль стоила в шестьдеят раз дешевле, чем в деспотической Франции, где косвенный налог на этот продукт был основной статьей доходов казны. Помье и правда никогда не покупал соли. Если литератор и бывал на рынке, то разносчиков ее специально обходил стороной. Правда, еда, которую готовила Тереза и поглощал Люсьен, не была пресной… Но в тонкости поварского искусства Помье не вдавался.

– Узнай, который час, – сказала женщина.

– Это тебе зачем? – встрепенулся Помье, неожиданно позабыв о налогах и деспотизме.

– Прошу, значит, надо! А ну, подымайся! Хватит бока-то пролеживать!

Часов у писателя не было. Имелись когда-то, да сперли на рынке, когда зазевался. Теперь, если была нужда узнать время, Терезе или Помье приходилось ходить к жильцам с нижнего этажа – единственным обладателям хронометра во всем доме.

Зачем прачке знать время? Тем более уже позно, скоро ложиться, думал Помье. Впрочем, никакого благовидного предлога, чтобы отмазаться от похода к соседям, у него не было. Кряхтя, писатель слез с сенного тюфяка и пошел на лестницу.

– Без пятнадцати девять, – сказал он, вернувшись.

Женщина чертыхнулась.

– Последи за утюгом, чтобы не загорелся, – сказала она, быстренько обуваясь. – А если хочешь позавтракать утром, погладь, не лежи.

– Ты куда? – удивился Помье.

– На прогулку, – ответила прачка, набросила шаль и ушла.

15

Виконт пробудился в дурном настроении, но в чем причина этого недовольства, вспомнил не сразу. Потом разглядел особу подле себя, узнал в ней Софи и сообразил. Сегодня у него свадьба!

Церемонию должен был совершить знакомый священник в одной небольшой церквушке. Никакого пышного празднества, разумеется, не предполагалось: невозможно было подготовить свадьбу столь скоропалительно; кроме того, д’Эрикур не особенно уважал институт брака, равно как институт Церкви, так что подробности глупого и фанатического обряда, рожденного предрассудками, его абсолютно не волновали.

Отец узнал о скором венчании вчера, перед отходом ко сну. Виконт, конечно, не рассчитывал на то, что старик обрадуется, но и особого гнева не ожидал. Граф д’Эрикур, разумеется, прочил своему сыну более родовитую и богатую партию, но какой смысл ругаться, когда ничего уже не изменишь? В конце концов, законная женитьба должна была показаться графу не самой худшей из выходок шалопая-виконта. Он мог бы даже возблагодарить Небеса за то, что сынку не пришло на ум венчаться с какой-нибудь горничной или актрисой… Однако отец, узнав о планах виконта, разразился получасовой тирадой о никчемности современных нравов, а затем заявил, что ноги его не будет завтра в церкви. Сюзанна, разумеется, поддерживала мужа. Если бы эта ссора не была всего лишь эпизодом в нескончаемой череде скандалов, происходивших между отцом и сыном, у виконта могли бы возникнуть опасения относительно наследства.

Простыня была чистой. Впрочем, жених и не ожидал, что на ней возникнут следы невинности. Д’Эрикур был уверен, что его вольнодумная избранница, так часто и так нарочито бросавшая вызов приличиям, давно уже потеряла главную часть своего девичьего приданого. Он ошибся! При попытке виконта отрепетировать исполнение супружеского долга выяснилась совершеннейшая неопытность мадемуазель в постельных делах. Четырежды д’Эрикур решался пойти в наступление, но всякий раз вынужден был останавливать атаку из-за протестов Софи, оказавшейся столь же нетерпимой по отношению к боли, как и по отношению к старым модам. Раздраженный, д’Эрикур бросил эту затею и, повернувшись спиной к невесте, уснул.

Ему снились магический свиток и прежние женщины.

После пробуждения Софи и двухчасового совместного туалета (виконт мог тратить на прихорашивание и больше времени – когда угодно, но не сегодня!) д’Эрикур велел закладывать карету. Ему не терпелось войти в дом Жерминьяков в качестве хозяина и с полным правом получить заветный свиток. Софи не торопилась. Вольнодумная особа выказывала те страх и волнение, которые девушки всегда чувствуют перед свадьбой и которых, однако же, никак нельзя было ожидать от нее. Мадемуазель не отходила от зеркала, выискивала новые и новые несовершества в своей внешности, тянула время. Д’Эрикуру стало казаться, что она вообще не хочет замуж. Даже напоминание о договоре со священником, который уже ждет, не заставили ее поторопиться. Лишь слова о том, что, став замужней дамой, Софи с полным правом сможет выгнать надоевших де Сеоров в их Овернь, придали невесте решимости. Забираясь в карету, она, видимо, предвкушала, как, едва ступив на порог родного особняка, прикажет осточертевшим опекунам проваливать восвояси. Виконт, в свою очередь, думал о свитке. Ни одна поездка еще не казалась ему такой длинной, столь утомительной, такой действующей на нервы.

Почти всю дорогу нареченные молчали. Обсуждать события ночи не хотелось. А что касается дневных дел, то, после того как проблема сопротивления де Сеора их браку осталась в прошлом, говорить оказалось не о чем. Пару раз они все-таки обменялись какими-то репликами по поводу Генеральных Штатов и положения государства, но это была больше светская болтовня, каковую можно услышать в каждом салоне, нежели разговор жениха и невесты. Впрочем, д’Эрикур был даже рад молчанию. Визгливый голос нареченной, по крайней мере, не отвлекал его от размышлений о заклинании тамплиеров.

Не возникнет ли каких-нибудь непредвиденных обстоятельств во время венчания? Не воспротивится ли новобрачная тому, чтобы поехать на улицу Кенкампуа сразу по завершении таинства? Как долго придется искать шкатулку? Не выбросила ли ее Софи, не потеряла ли, не вытащила ли свиток? Как распорядиться атлантическим манускриптом? Не лжет ли купленный у незнакомца рассказ? Да и не была ли, в конце концов, выдумкой история, рассказанная Феру? Все эти вопросы занимали мысли д’Эрикура, когда карета неожиданно остановилось. Нет, так быстро доехать до места они не могли. Неужели затор? И за что это невезение?!

Софи, похоже, тоже неприятно удивилась остановке. Она выглянула из окошка, чтобы посмотреть на дорогу.

– Ну что там?.. – спросил д’Эрикур.

Одновременно с его словами невеста издала страшный крик и отпрянула в глубь кареты. В окошке мелькнуло чье-то лицо, а застонавшая мадемуазель повалилась на плечо виконта. Увидев, что вся грудь Софи в крови, виконт хотел было что-то выкрикнуть, но не успел. Ближняя к нему дверца кареты распахнулась, и невидимые руки выволокли виконта наружу. Д’Эрикур упал лицом на мостовую,