мог грозно, хотя так и не разобрал, почему же его боятся.

Служанки на шаг отступили, но круга не разомкнули. Одна из них, все это время стоявшая за спиной, обежала кругом и взглянула в лицо Помье.

– Мадемуазель! – воскликнула она. – Теперь все понятно! Я его узнала! Это человек, ходивший к Николетте!

Женщины загудели. В лицо Помье одновременно уставились восемь пар глаз.

– Кажись, похож…

– Да, вроде помню…

– Точно он! Ходил, о ней выведывал…

– А через меня письма передавал!

– Да он и в людскую к ней приходил, развратник!

– Врал, будто женится! Что, удивлен? Да, Колетта мне все рассказала! Про то, как ты ее обесчестил! Бедняжка…

– Да будет земля ей пухом…

– Я правда жениться хотел! – взволновался писатель. – Если б ее не убили…

– Да ты же убил, негодяй!

– Я?! Да что вы?!

– Еще-то кому?!

– Точно! Он и убил!

– Ходил-ходил, а потом взял да исчез! После того как Николь на тот свет отправил!

– Это у них, у бандитов, такое правило: сначала девушку опозорить, а потом еще и горло ей перерезать, чтоб от ответственности уйти!

– На что только не готовы, чтоб не жениться!

– Да не я это! – оправдывался Помье.

– А кто же тогда?

– Покуда ты не завелся, была Николетта жива-живехонька…

– …а как появился, так сразу отъехала на тот свет!

– Был бы ты хорошим человеком – разве бы стал проникать в чужой дом?

– Да тут ясно все! Что разбираться-то? Надо бежать за полицией!

Нет, нет, только не за полицией!

– Клянусь, я не убийца! – воскликнул испуганный литератор. – Ведь я же… любил Николетту!

– Если б ты действительно любил, – важно произнесла опекунша, – то не стал бы вовлекать ее в смертный грех! Истинно любящий человек позволил бы Николетте дожить жизнь в невинности и через это спасти свою душу! А ты – искуситель! Преступник! Пособник Антихриста!

Служанки посмотрели на опекуншу как на безумную, но, помня, кто есть кто, не замедлили согласиться:

– Вот именно!

– Антихрист!

– Совратитель!

– И гореть тебе в аду с твоим хозяйством!

– Николетту укокошил, а теперь еще за нами явился!

– Стойте! – закричала опекунша. – Мне все ясно! Это оборотень! Он перекинулся в другое обличье, чтобы увлечь меня! Он демонстрировал мне чудеса, сотворенные силой не Бога, но дьявола! О, я несчастная! Как я могла так жестоко обмануться! Как я могла позволить сбить себя с Твоего истинного пути, Отец Небесный?!

Помье совершенно перестал понимать, что происходит. Оборотень? Чудеса? Чертовщина!

– Он убил старушку! Убил Николь! А теперь явился убить меня! – продолжала причитать опекунша.

– Оборотень, оборотень! Дьявол! – заголосили служанки.

– Но теперь ты попался!

– Теперь не уйти тебе!

– Позовите Тьерри!

– Позовите Лорана! Пускай его свяжут!

– Тьенетта, беги за полицией!

– Нее-е-е-ет! – заныл Помье. – Я не убийца! Я… я просто вор!

– АХ, ТЫ ЕЩЕ И ВОР?! – хором спросили женщины.

«Облажался, – подумал писатель. – Теперь уж мне точно головы не сносить».

Стоило ему это подумать, как на лестнице послышались шаги. В покоях Софи повился мальчишка-слуга.

– Сударыня… – начал он, запыхавшись. – Там… в саду… Тьерри поймал какого-то человека!

– Кого?! – закричали женщины.

– Тьерри говорит… – взволнованно сказал мальчик, еще не восстановивший духание после бега. – Тьерри говорит, что это тот самый, которого несколько раз видели возле дома… И тот, который однажды залез в окно!

Помье не представлял, о ком речь. А вот женщинам, кажется, все было ясно.

– Я должна взглянуть, – сказала опекунша.

– И мы, и мы! – заголосили любопытные служанки.

– А что делать с этим?

– Запремте его пока!

– Точно! Двери на ключ – и не убежит!

Через минуту литератор был уже в пустых покоях. Вот так везение!

Не теряя драгоценного времени, он кинулся к своей лестнице, убрать которую никто так и не удосужился.

Только добравшись до дому, писатель сообразил, что, оставшись в покоях Софи в одиночестве, не додумался воспользоваться шансом поискать инкрустированную раковинами шкатулку. Так перетрусил, что сразу дал деру. Даже не вспомнил, зачем пришел.

На чердаке в тупичке Собачьей Канавы Помье, как всегда, не ждало ничего хорошего. Из комнаты слегка тянуло дымом: если на дворе май и топить печи для обогрева больше не надо, значит, Тереза что-нибудь варит на очаге, заключил литератор. К сожалению, он ошибся. На ужин была лишь вода, а дым шел из утюга, которым прачка гладила чьи-то простыни.

– Где шатался? – спросила она, пристально рассмотрев сожителя, так, словно пыталась прочесть мысли у него в голове.

– Гулял, – сказал Помье.

Тереза хмыкнула. Видно было, что она не верит, но ввязываться в свару и тратить силы на выяснение правды не хочет. Помье тоже не был настроен на оправдания. Глупой бабе не объяснишь, что сегодня он потерял свой последний шанс завладеть мировым господство! Потерял, да еще так нелепо!

Можно было бы усесться за роман, но стол был занят глажкой. О том, чтобы завести второй или, к примеру, конторку, в комнате размером в два туаза на полтора, и речи быть не могло. Судя по куче свежевыстиранного белья, глажка была надолго. Помье не оставалось ничего другого, кроме как лечь на кровать и поразмышлять о бренности всего сущего.

– Ишь развалился! – прервала его философствования Тереза. – Я пашу как лошадь, а он даже не изволит пошевелиться! Черт бы тебя побрал! Когда ты найдешь работу, Люсьен?!

– Я работаю, – ответил литератор. – Я пишу стихи.

– Стихи он пишет! Матерь Божья! Сколько раз я это слышала! И много тебе приносят эти стихи, а? Ответь мне!

Помье промолчал. Какой смысл распинаться перед неграмотной прачкой, которая все равно никогда в жизни не сможет понять гениальности сочинений Мольера и Буало? Сегодня Помье был у самой цели. Он бросил вызов судьбе и могущественному ордену, попал в ловушку, вырвался из нее, был в шаге от богатства, от величия… И не сделал этого шага! Вот черт! Сейчас все могло бы быть по-другому! Сейчас бы Тереза его не пилила. Он ел бы с ней пулярку… Или даже кого-нибудь пожирнее… Или даже с кем-нибудь покрасивее…

Дьявол! Ну почему он не сообразил?! Надо было там хоть брошку прихватить! И то бы польза.

– Кстати, к нам тут люди откупщика приходили, – буркнула женщина. – Интересуются, скоро ли ты собираешься подати заплатить.

– Подати? Это проявление деспотизма и произвола, – вздохнул писатель, раздавив клопа под правым боком. – Тереза, ведь я говорил тебе, что из принципа не желаю вносить эти гнусные платежи, не оправданные никаким общественным благом! Жан-Жак Руссо не платил поголовной подати, потому что считал ее унизительной! И в конце концов его освободили от поборов!

– Но тебя-то никто не освободит, – сказала Тереза. – Еще неделя-другая, и вооруженные люди явятся сюда, чтобы начать отбирать за долги наши вещи! Ты этого добиваешься?

Помье умолчал об одной подробности. Руссо не только не платил налогов, но и запрещал своим близким делать это вместо него. Люсьен такого запрета не делал. Вероятно, именно поэтому его ежегодные неприятности с откупщиками постепенно исчезали сами собой.

– Да какие у нас вещи? Что с нас взять? Разве только сундук? Да и в нем одни мыши.

– В нем не мыши,