Свадьба получилась весёлая, с танцами и высокопарными поздравительными речами. Не обошлось и без мудрых советов, которые высказывались в столь пафосном тоне, что можно было подумать, что те, кто их давал, сами всегда успешно руководствовались ими в жизни? Разноцветными тюльпанами кружились бальные платья, визжал и смеялся знакомый, а больше незнакомый народ. Расщедрился Генрих Исаакович. Всё сделал, чтобы состоялся праздник для его любимой дочери. Лучший зал престижнейшего в те времена в Москве ресторана гостиницы «Националь» был закрыт на спецобслуживание.

Бдительная охрана без труда отсекала нежелательных визитёров. В этом оазисе благополучия можно было не думать о толпах озабоченных повседневными делами людей на улицах; не обращать внимания на хмурые вековые стены Кремля, равнодушные и задумчивые, всё пережившие за свою тысячелетнюю историю. Данила видел пьяненького говорливого отца, внимательные, всё замечающие глаза матери, смеющиеся лица своих друзей Алексея, Бориса и Славки, которые бесконечно орали «Горько». И лишь одна мысль не давала ему покоя.

– Я отступник и этот брак – моё заслуженное наказание. Недаром свадебный кортеж постоянно попадал не на те улицы, а у наряженной представительской «Чайки» из правительственного гаража непрестанно глох мотор, и шофёр только удивлялся и приговаривал: «Ну никогда такого не было». Вот и дежурная по этажу всё извинялась и никак не могла справиться с замком двери, ведущей в роскошные гостиничные апартаменты, торжественно приготовленные для свадебной ночи.

* * *

Некстати попавший под колесо камень приподнял и резко опустил вниз нескладную повозку, в которой находился преподобный отец Дуарт Гарсез де Альбано. Неприятно заскрипели широкие кожаные ремни, а деревянные стойки обшитой кожей кабины перекосились так, что одна из боковых дверей раскрылась и принялась хлопать по задку кареты. Синьор де Альбано поморщился, словно от приступа острой зубной боли. Проклятый, забытый Богом край, населённый дикими животными и равными им по своему убожеству, прозябающими в неискоренимом невежестве жителями. Вот уже месяц он в пути. Далеко позади осталась его родная благословенная Богом Испания, цветущие города Италии и средоточие всех мировых добродетелей – Ватикан, город Святого Петра. И только в Триесте, сойдя с корабля по шаткому трапу, достойный папский прелат де Альбано понял, что пределы цивилизации, где торжествует и утверждает себя вера христова, кончаются и он вступает в мир, погруженный в мрак ереси и дьявольских искушений. И теперь, среди болот и лесных урочищ древней Истрии, лишь изредка попадались немногочисленные плохо укреплённые замки местных баронов, так и не сумевших поправить своё финансовое положение даже за счёт крестовых походов, да примыкавшие к ним земляные хижины их подневольных вассалов, не способных прокормить даже самих себя. И вот, наконец, Карантия, ещё более дикая и заброшенная страна, так и не изжившая, несмотря на подвижнические усилия католической монашеской братии, своё увлечение древними языческими ритуалами.

«Разве можно до этих невежд донести слово божие, когда они даже на проповедь собираются лишь тогда, когда отряд копейщиков под конвоем приводит их на городскую площадь, – размышлял де Альбано, морщась и охая каждый раз, когда неуклюжая повозка подпрыгивала на ухабах каменистой дороги. – Хорошо, что братья аббатства Маримор были крайне любезны и приняли меня со всеми почестями. Однако насколько они слабы и неумелы в решении главной задачи – крестом, а если потребуется и мечом, утверждать право Святого Престола заботиться о неокрепших душах своей паствы и протягивать руку спасение тем, кто отступился от своего создателя. А если потребуется, то ради этой благой цели, не колеблясь, отправить на очистительный костёр несколько десятков богохульных отступников. У меня тяжёлая, но и необходимая миссия – свидетельствовать против своих братьев, если те в делах веры проявляют трусость и нерешительность. Кто-то обязан обратить внимание Святого Папы на прозябание и грех неверия в этих землях. Не в этом ли мой тяжкий долг бороться за распространение слова Спасителя нашего? Не об этом ли молился я в церкви Милостивой Богородицы, испрашивая дать мне духовные и физические силы, чтобы преодолеть все трудности пути и донести до этих варварских земель частицу божественного света?»

Вечерело. Скорее уж бы показались надёжные стены монастыря в Секау. Достойный прелат де Альбано потуже затянул верёвку на своём поясе и, поплотней, запахнул манто из сурового коричневого сукна буре. Словно угадывая его мысли, возница хлестнул по крупу крепышей гафлингеров, которые тряхнув белоснежными гривами, с трусцы перешли на лёгкую рысь. До того дремавшие в сёдлах стражники-хускарлы приободрились и также пришпорили своих коней. Всем хотелось быстрее обрести уют и насладиться плотным ужином под надёжным покровом замка. Карету сразу стало немилосердно болтать и бросать из стороны в стороны, но преподобный монсеньор решил стоически перетерпеть эти напасти, как и подобает странствующему монаху – францисканцу, достойному представителю своего ордена.

Ему ли страшится таких ничтожных испытаний, когда он ещё в годы своей жадной до приключений юности по благословению самого великого Томаса Торквемады преодолел водную бездну океанских глубин и достиг побережья Новой Испании, чтобы по следам этого негодяя и авантюриста Фернандо Кортеса дойти до несчастных язычников и оказать им величайшую милость – открыть дверь в лоно святой Римско-Католической Церкви.

А сейчас думалось только об одном – быстрее добраться до Секау и воспользоваться гостеприимством каноника ордена бенедиктинцев преподобного отца Язомирготта. Измученное годами и обетом воздержания тело нуждалось в отдыхе и покое, а ещё и в очистительной молитве для искупления своих собственных грехов, которых к пятидесяти годам накопилось немало. Мог ли он, католический прелат, освободить свою душу откровенным признанием перед лицом своего наставника и покровителя кардинала Караффы, когда был приглашён перед отъездом всего месяц назад в Ватикан на тайную аудиенцию?

Размышления отца Дуарт были прерваны ржанием лошадей, почувствовавших запах близкого жилья, который принёс порыв ветра, и потому ускоривших ход. Зазвучали голоса хускарлов, принявшихся обмениваться друг с другом сальными остротами и прочими солдатскими шутками. Сумрачные горные отроги, нависавшие над узкой дорогой, стали раздвигаться, открывая простор и выход на широкую долину, в центре которой на холме возвышались стены монашеской обители. Как бы приветствуя усталых путников с высокой звонницы раздались мерные тоскливые звуки колокола, и вскоре жизнерадостный и круглый как колобок аббат Язомирготт радушно встречал кортеж римского прелата. Приняв участие в общем вечернем молении, испанский монах решил удалиться на покой, отклонив любезное приглашение хозяев принять участие в торжественной трапезе, специально приготовленной гостеприимной братией по случаю приезда почётного римского гостя. Несомненно, достойные бенедиктинцы были не лишены качества смирения, однако не забывали регулярно воздавать хвалу увлечениям эпикурейцев, простодушно полагая, что грех чревоугодия является безобиднейшим из грехов рода человеческого.