Именно она укрепляет меня в моем выборе — не стать такой, как моя мать и другие известные мне женщины, обрести свободу и независимость и найти себя! У меня должно это получиться — у меня, а не у Мэри, которая часто ведет себя неправильно. Раздражается на Шелли, хандрит (она начала писать роман под красноречивым названием «Ненависть») и теперь все чаще высказывает сомнение: а надо ли нам вообще было бежать? Как будто бы мы увидели столько всего прекрасного и испытали бы такие сильные чувства, останься на Скиннер-стрит, под опекой мамочки и отчима. Он, конечно, не прогнал бы Шелли совсем, пока тот снабжает его деньгами, Перси и Мэри продолжали бы встречаться тайком — а я, что ждало меня? Быть при них дуэньей? Потащить под венец какого-нибудь ничтожного мистера Проктора Патриксона, по которому страдала бедная Фанни?

Я хорошо помню, как в Кале Перси сказал мне, что я больше дочь Уолстонкрафт, чем его Мэри. Он такой умный — не стал бы он говорить это просто так. Мне приятно вспоминать об этом. А вот его постоянные сравнения меня и Гарриет (когда рядом нет Мэри, конечно) мне не слишком нравятся — Гарриет-то он в итоге бросил. И поможет ли ей теперь все ее хваленое жизнелюбие?

Четверг, 8 сентября

В шесть вечера мы уже были в Роттердаме: суп, и в постель — так устали. Голландия — это именно то, что можно назвать прелестной маленькой страной. Она абсолютно плоская: никаких гор и даже холмов — все, что возвышается над горизонтом, — это опять же сооружения наполеоновских солдат. Судя по всему, он был просто помешан на всяких фортификациях. Притом что в Голландии, по-моему, больше воды, чем суши. Мы ехали по таким узким дорогам, что на них невозможно разъехаться двум каретам, а по обеим сторонам — каналы, и довольно широкие. Куда бы вы здесь ни посмотрели, вокруг водная гладь с вкраплениями больших зеленых пятен — это перелески или лужайки. Из деревьев чаще всего встречаются ивы, которые так живописно свешиваются над водой, а трава на полянах удивительно свежая и густая. Причем это не английские газоны: ее здесь по-моему вообще не стригут, да и невозможно везде ее постричь, так ее много. Дороги прямые, с каждой стороны обсажены деревьями, дома на них стоят на известном расстоянии друг от друга, но главное: почти у каждого дома свой мост через канал, что делает их особо уединенными и уютными.

В Роттердаме дома богатые, они окружены дорожками из гравия и клумбами ноготков и других ярких цветов. Здесь вообще все яркое: небо, вода, цветы, ставни на окнах — преимущественно зеленые. И вот еще: в Голландии моют камни на дорогах и домах едва ли не каждый день! Мы проезжали Утрехт и видели, как моют там тротуары. Люди здесь одеты почти как англичане и говорят на языке, который совсем не похож на немецкий: он медленный и выразительный. Красивый, хотя мы его и не понимаем. Нет в нем этакой немецкой небрежности и вольности, все чинно и благородно.

Суббота, 10 сентября

Мы не можем пока продолжить свое путешествие: дует сильный западный ветер, он даже на улице сбивает с ног. После чая каждый из нас пишет: я — свою повесть (или роман, как выйдет) под названием «Идиот». Составила важный личный план для себя на годы вперед: работать, развивать свой ум, пусть обыватели и посчитают его умом «идиота», исходя из своих вульгарных и предвзятых мнений. Что мне до них? Что до них Шелли? Ведь он настоящий гений, он стои́т выше всех обычных людей.

Воскресенье, 11 сентября

Ветер поменял направление: из западного стал северо-восточным, и теперь голландский пакетбот ждет нас в гавани Маас-Слюйс. Вообще-то ветер не стал слабее, и риск немалый, но капитан-англичанин — его имя Эллис — сказал, что он знает, что делает, и не собирается быть такой же коровой, как капитан-голландец, который бесстрастно сообщил нам, что если мы тронемся в путь, то все утонем на опасном песчаном мелководье в том месте, где река впадает в море. И вот мы плывем по реке, вернее по очень широкому ее устью, уже два часа, и волны становятся все сильнее. Бедная Мэри бледна как смерть и лежит в каюте, Шелли и я сидим на палубе. Он не отрывает глаз от высоченных гребней, которые разбиваются в мыльную пену, и говорит, что если капитан не найдет правильного положения судна при столкновении с такими волнами, то корабль развалится на кусочки. Но нам не страшно — нам весело! Рядом с Перси я вообще ничего не боюсь. И мы смеемся, видя, как кто-то из пассажиров пробирается к капитану и пытается его о чем-то спросить, а тот довольно грубо просит не надоедать ему.

Слава богу, мы наконец-то вышли в море. Хотя волны по-прежнему огромные, судно швыряет, как щепку, и все пассажиры чувствуют себя ужасно — кроме меня! Эту ночь с Перси на палубе, когда так трясло, что нам приходилось просто вжиматься друг в друга, я никогда не забуду.

Понедельник, 12 сентября

Восемь утра. Впервые за все путешествие поели. Погода изумительная: море спокойное, и восходящее солнце окрашивает берег Саффолка в нежно-розовый цвет. Все пассажиры — а они похожи на привидения после шторма — высыпали на палубу и радуются. Милая, милая Англия.

Что делала Клер в Линмуте? Вырванные страницы

Паулина заскучала и вспомнила, что пора обедать. Да и прогуляться не мешало — во Флоренции наступило то благословенное время года, когда яркое солнце еще не утомляет, не изнуряет жарой, а лишь освещает полноводную Арно, мосты и соборы, свежую зелень деревьев и первые цветы на площадях, подчеркивая их красоту. Перекусив вчерашним фасолевым супом, она не торопясь дошла до холма Боболи и присела на скамейку. Идти наверх в знаменитые сады ей не хотелось: предстоял еще обратный неблизкий путь, да и тетя не слишком жаловала эту главную флорентийскую достопримечательность: палаццо Питти казалось ей слишком помпезным, а сады Боболи — чересчур перегруженными гротами, фонтанами и прочими архитектурными изысками. Паулина поймала себя на мысли, что всегда соглашалась с Клер во всем — была ли она права в этом? Не утратила ли она уже окончательно то, что составляет ее собственную, только ей принадлежащую жизнь? Особенно странно это выглядело сегодня, когда она только что прочла дневник шестнадцатилетней девочки, путешествующей по Европе, причем