на каком-то постоялом дворе ночью я почувствовала, как по моему лицу пробежали холодные крысиные лапы, все четыре! Я закричала что есть мочи и перебралась в постель к Мэри и Перси. Здесь крысы нас уже не беспокоили, а когда на следующее утро какой-то мужчина пошутил, что готов спать со мной всю следующую ночь и охранять меня, Перси пришел в ярость и пригрозил убить этого наглеца. Я услышала, как хозяйка сказала: «Не лезь к ним, видишь, этот английский петух охраняет свой курятник». Все засмеялись, кроме нас, хотя Мэри и Шелли просто ничего не поняли — они не сильны во французском, и я перевожу им самые простые вещи. Спать втроем нам всем очень понравилось — да и мне было куда веселее, чем в Париже, когда я одна мерзла в своем гостиничном номере, а Мэри и Перси предавались любовным утехам через стенку. Я тогда хотела не прислушиваться, но не могла заставить себя этого не делать и в итоге не спала всю ночь, думая о том, как им, должно быть, там хорошо и как мне плохо. В этих жутких французских городках было не допроситься и кружки молока и мы так и ложились голодными все вместе, но в Швейцарии условия гораздо лучше — пришлось разойтись по разным комнатам.

Когда я сказала вознице в Бруннене, что меня восхищают улыбающиеся, пышущие здоровьем лица вокруг, он ответил: «Это потому, что у нас нет короля, в отличие от вас, англичан, и нам никто не угрожает! Мы платим ренту своему Сеньору, но не боимся его, мы даже не снимаем шляпы, когда видим его. Да и на всю страну у нас всего четыре Сеньора. Мы не католики, мы не молимся перед едой, а просто сидим у домашнего очага со своими детьми и чувствуем себя счастливыми». Вот так ловко он связал личное счастье с религией и королем (ну или их отсутствием) — когда я рассказала об этом Шелли, он пришел в восторг и прочел мне целую лекцию об идеальном мироустройстве. Он воскликнул: «Какая ты способная и восприимчивая, Джейн, — ну просто как моя Гарриет, когда мы только начинали жить вместе! И такая же веселая и неунывающая, радуешься каждой мелочи». Хорошо, что Мэри не слышала — уж ее-то веселой никак не назовешь. Она, должно быть, не знает, что еще из Франции, из Труа, Перси писал Гарриет и приглашал приехать в Швейцарию, куда мы собирались тогда перебраться. Он взял да и написал, что среди нас она найдет по крайней мере одного друга, которому дороги ее интересы и который никогда «умышленно не оскорбит ее чувств». Он показал мне то письмо — мне, а не Мэри, — и я поддержала его, а про себя подумала: до чего же глупы эти мужчины! Как будто он уже не оскорбил ее чувства, когда бросил ее ради Мэри, а теперь предлагает приехать и жить вместе с той, которую она просто ненавидит. Недаром Мэри так отчаянно ревнует Перси к Гарриет. А вот я — нисколько. Шелли так прекрасен, что должен принадлежать всем.

Вторник, 30 августа

Подумать только, прошло всего три дня, а мы уже плывем по Рейну! Все вышло второпях: только мы решили уехать из Бруннена, как вспомнили, что сдали всю свою одежду прачке. Послали за ней: она сказала, что одежда еще не высохла. Но мы просто не могли ждать! И в мокрых платьях под дождем переправились через Фирвальдштетское озеро в Люцерн. Шелли ворчал всю дорогу, что надо было дождаться, пока все как следует просохнет, а теперь мы все заболеем, Мэри дулась неизвестно на что, у нее всегда плохое настроение. А мне было так весело! И Люцерн так красив!

Потом сели в дилижанс и добрались до Рейна. План такой: доплыть до Базеля, далее — до Кёльна, а оттуда уже — опять по воде — в Роттердам, где можно через канал вернуться в Англию, милую любимую Англию. Ну разве не восхитительное путешествие? Все наши знакомые девицы в Лондоне умерли бы от зависти.

Берега Рейна совершенно прекрасны: холмы, покрытые густыми лесами всех цветов и оттенков. Вот только попутчики на судне (оно перевозит и грузы, и пассажиров, поэтому мы подолгу стоим в самых маленьких немецких городках) оставляют желать лучшего: их веселье, громкое и бессмысленное, пугает, а грязные ухмылки и пьяные, всегда какие-то влажные глаза наводят ужас на тех, кто с ними не заодно. Из полусотни крестьянских лиц — только три приятных, не более. Одна пожилая женщина мне особенно понравилась: я сидела с ней рядом, и она угощала меня хлебом с сыром и колбасой, очень вкусными. Перси и Мэри все время что-то пишут — Мэри начала какой-то роман, а я болтала с этой милой фрау. Она сказала мне почему-то: «Девочка, ты должна жить своей жизнью, у этих двоих — своя судьба, а у тебя — другая. Не бойся, ты сильная, у тебя все получится». Даже мама никогда не говорила со мной так откровенно и с такой любовью. Когда моя попутчица попрощалась со мной — она ехала в Кобленц, — в глазах у меня стояли слезы. Как же мне не хватает такого взрослого и умного человека рядом! Перси и Мэри не заметили ничего: ни того, что я подружилась со старой фрау, ни того, что я едва не расплакалась, когда она сошла на берег, — они заняты только собой.

Мы проехали Майнц — его жители до сих пор не знают, кому сейчас принадлежит их город. Русские во время войны не смогли войти туда и прекратили осаду, так как сумели приблизиться только на 6 лье: говорят, Наполеон соорудил здесь самые мощные фортификационные укрепления в Европе. Поэтому Майнц и сейчас большой, красивый и чистый город.

А Рейн вскоре стал преподносить сюрпризы: течение усилилось, на пути возникли огромные камни, торчащие из-под воды, и даже целые острова. Школьный учитель-немец, который немного знал английский, сказал нам: «Молитесь, чтобы нам всем здесь сейчас не погибнуть!» Мы только засмеялись в ответ. Тогда он тоже улыбнулся и предложил: «Ну тогда пойте!» И действительно, все, кто трясся рядом от резких маневров нашего судна, вдруг запели немецкие песни, и так складно, что больше уже никому не было страшно.

В дороге мы читали «Письма из Швеции, Норвегии и Дании» Мэри Уолстонкрафт. Мэри и Перси восхищались ее слогом, а я — ее силой воли и решимостью. Как я хочу быть похожей на нее!