Капля падает на барную стойку. Я плачу? Возьми себя в руки, это неловко, что за ходячее клише. Бросаю несколько монет на стол. Серебряное лицо королевы смотрит в потолок. Подбираю складки бального платья, чтобы оно не волочилось по полу, и иду прочь, хотя знаю, что идти некуда.

Калеб вскакивает со своего места и хватает меня за локоть. «Как ты мог произнести это таким образом? – Мне хочется кричать. – Почему в первый раз – именно сейчас?»

Вот как я навсегда запомню это чувство, когда тебя наконец-то любят – слова, брошенные только для того, чтобы помешать тебе уйти. Отчаянные, бездумные, порожденные моментом.

Он сжимает мою руку, но я вырываюсь и машу в сторону уборной, где пытаюсь привести себя в порядок. Брызгаю холодной водой на щеки, сажусь на крышку унитаза, открываю «Инстаграм» Розмари. Любопытство и чувство вины расплавились в клокочущее вязкое отвращение, которого она не заслуживает. Что мне с этим делать? Я никуда не могу его безопасно спрятать. В комнату заглядывает ее лицо – эти уродливые зубы, эти чарующие зеленые глаза, – лицо, которое Калеб, по сути, отверг в пользу моего собственного. Наконец до меня доходит: я победила. Но после всей драмы, предшествовавшей этой кульминации, разве это… важно? Что будет теперь?

Выхожу обратно. Мое лицо покрыто пятнами, но все позади. Я так решила.

– Наоми, ты уверена, что с тобой все в порядке? – Лицо Калеба широкое и бледное, будто полная луна. – Пожалуйста, поговори со мной.

– Все будет в порядке. Давай вернемся.

Наши отношения не закончатся на этом, это слишком мелко. Если однажды им придет конец, то только на моих условиях и под моим контролем. Я напишу об этом.

В постели тело Калеба обхватывает мое, будто запятая. Наши тела быстро перегреваются, покрываются капельками пота, но ни один из нас не разрывает объятий.

Глава седьмая

На следующее утро я лежу в постели рядом с Калебом и изучаю контуры своего тела на предмет свидетельств – царапин или синяков. Теперь меня любят, так где же доказательства?

Когда я сонно забредаю на кухню, мать Калеба уже отправилась на пробежку. На холодильнике висит записка: «Рада была познакомиться с тобой, Наоми! Надеюсь, тебе понравилось здесь и надеюсь скоро увидеть тебя снова, в Нью-Йорке или Уэльсе. Целую, Джен».

– Мило с ее стороны. – Я наливаю себе кофе.

– Вообще-то я тоже написал тебе записку. – Облизывая губы (признак нервозности), он протягивает мне листы линованной бумаги. – Когда я вернусь в Нью-Йорк, мы можем поговорить об этом. Если хочешь.

Заинтригованная и напуганная содержанием, я сопротивляюсь желанию выхватить послание и накинуться на него. Дрожащей рукой поднимаю свою кружку, делаю несколько медленных глотков, опускаю кружку и, наконец, забираю записку. Засовываю его глубоко в карман.

– Спасибо. Прочитаю, когда останусь одна.

Я не хочу отказываться от имеющейся у меня власти, сообщив, что уже простила его. Раз он написал что-то, то явно знает, как вернуть меня, а мне нравится чувствовать себя заслуженным призом.

Калеб предлагает отвезти меня на вокзал в Кардиффе, но я решаю взять такси – не знаю, наказываю ли этим его или себя. Сидя на заднем сиденье машины, смотрю на проплывающие мимо зеленые поля и испытываю что-то похожее на горе, но не могу понять, о чем же я горюю. Я заранее написала об этом предательстве, но какая-то часть меня верила, что наши отношения были прочными, крепкими и нежными, может быть, даже по-семейному скучными, как это часто бывает; я надеялась, что у меня просто разыгралось мрачное, гиперактивное воображение и склонность к самосаботажу, непоколебимая вера в собственные необоснованные недостатки.

Но я больше не могу притворяться. Это все правда. Что-то не так, и…

…если же мужчина решает заняться со мной сексом во второй раз, я думаю: «О, странно, ну ладно», а затем запускаю таймер…

Похоже, Оскар Уайльд был прав, когда сказал, что жизнь подражает искусству; возможно, мое единственное утешение – та странная власть, которую я теперь, кажется, получила.

Поезд прибывает в Хитроу, и уже скоро я сажусь на свой рейс, смотрю в глаза привлекательным мужчинам вокруг и думаю, могла ли я сделать лучший выбор. Но все они способны причинить мне боль, причем самыми разными способами.

Разглаживаю записку Калеба и начинаю читать:

Дорогая Наоми!

Мне очень жаль, что я солгал и причинил тебе боль. Я злюсь на себя. В наших отношениях ты с самого начала была честной и открытой, а я боялся быть таким же. Я позволил своему прошлому повлиять на лучшее, что есть в моей жизни: на нас. Я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя и беспокоюсь о тебе больше, чем ты, возможно, думаешь. Розмари была для меня простым костылем: она единственный человек в Нью-Йорке, который давно знает меня, и мне было приятно поговорить с кем-то, кто понимает мою прошлую жизнь. Но это не оправдание, и я ручаюсь, что это больше не повторится. Сегодня утром я написал Розмари и сообщил ей, что у меня сейчас серьезные отношения, и объяснил, почему было бы неразумно поддерживать связь. С этого момента для меня в приоритете твои чувства и наши отношения. Я искренне верю, что нам есть куда расти вместе. Я хочу расти вместе с тобой. Пожалуйста, прости меня.

С большой любовью, Калеб

Перечитываю письмо до тех пор, пока мои глаза не становятся воспаленными и сухими. Я часто и быстро моргаю, чтобы набежали слезы. Чтобы смыли все прочь. Мужчина на соседнем кресле резко отворачивается к окну, как будто ожидая, что я попрошу его о чем-то невыполнимом. Я не плачу, хочется мне сказать. Это все не взаправду, расслабься.

Записка Калеба кажется искренней и в чем-то даже похожей на прозрение, как будто во время ее написания он понял, что меня в конце концов может быть достаточно. Но как я могу быть уверена, что письмо не продиктовано страхом снова остаться одному в чужом городе или позорного клейма возвращения к бывшей? Я так много даю ему: выбрав меня, он получает кота, семейные ужины, регулярный секс и заботу.

Складываю письмо, пока оно не превращается в маленький квадратик, который помещается в ладони.

Лучший сценарий: его предательство позволяет нам выбрать перезагрузку, начать все сначала. Может быть, все это время я хотела проверить, насколько он меня ценит, узнать, будет ли он бороться за меня. Я хочу быть достойной борьбы.

…Я думала,