Та же картина сложилась и в Новом Свете. Американские и тихоокеанские вице-короли и губернаторы располагали властью, которая рассматривалась как абсолютная, и вершили, как считалось, Божественную волю. Единственная формальная разница между вице-королем и его венценосным господином состояла в том, что первый не мог подписывать документы словами «Я, король» («Yo, el rey!»). И хотя вице-королям не нужно было искать компромисса с парламентами, договариваться приходилось и им. Влиятельные муниципальные советы в больших и малых городах, составленные главным образом из потомственных городских чиновников, саботировали распоряжения правителя. В 1609 г. в ответ на предложение Филиппа III учредить кортесы в Лиме вице-король писал, что это приведет только к лишнему беспокойству и что городские советы и без того причиняют ему довольно хлопот[277].

Испанское население Нового Света по большей части концентрировалось в крупнейших городах. В Мексике около 1600 г. почти 60 % европейцев жили в 11 городах, каждый из которых имел планировку типа решетки, с центральной площадью и улицами, пересекающимися под прямым углом. Сельская же местность представляла собой «республику индейцев» — жила по собственным законам, имела свою аборигенную аристократию и не прекращала совмещать католичество и завезенные из Европы манеры с традициями ацтеков и майя. Священники и монахи в меру сил старались защищать туземцев от притеснений со стороны «республики испанцев», но они не могли спасти их от вербовки на плантации или в шахты, расположенные в принадлежащих испанцам поместьях, так называемых асьендах (haciendas). Туда, где местная рабочая сила была в дефиците, испанские поселенцы завозили чернокожих рабов из Африки. Во многих частях Нового Света асьенды образовали как бы мини-королевства, не зависящие от габсбургских вице-королей и губернаторов. А в Парагвае и в глубине амазонских джунглей свои теократические государства устраивали миссионеры-иезуиты, снаряжавшие собственные армии и сгонявшие туземцев в крупные деревни, чтобы их легче было контролировать и обращать в истинную веру[278].

Общество в испанских колониях было весьма неоднородным. В Новом Свете идея «чистоты крови» (limpieza de sangre), вывезенная из Испании, приобрела еще большую важность. Раса определяла статус. Только испанские иммигранты первого поколения (peninsulares) и их чистокровные потомки (criollos, креолы) имели право учиться в университетах, состоять на государственной службе, вступать в большинство гильдий и получать налоговые послабления. Со временем градация становилась все более тонкой, люди со смешанной кровью делились на множество неравноценных категорий, в зависимости от степени смешения и от того, кто в нем участвовал: абориген-индеец или африканский раб. Чем выше стояла группа в этой иерархии, тем больше у ее представителей было возможностей подняться благодаря деньгам или браку в как бы недоступный класс креолов. Чтобы каждый безошибочно знал свое место, художники писали подробные «кастовые портреты» представителей всех 16 существовавших в теории смешанных рас с их разными цветами кожи, изображая людей с более «нечистой» кровью оборванцами и моральными уродами.

Габсбургские колонии в Новом Свете не меньше, чем метрополия, почитали святую церковь и проявляли не меньшее благочестие. Но вопросы расы и касты накладывали свои особенности даже на религиозную практику. Демонстративное поклонение евхаристии и Деве Марии, которое Габсбургская монархия диктовала своим подданным, в Новом Свете происходило на фоне сегрегации церквей, приходов и праздничных процессий. Религиозные карьеры тоже приспосабливались к «пигментократии». В женские монастыри обычно принимали только чистокровных испанок, поэтому считалось признаком высокого статуса иметь дома портрет родственницы в монашеском облачении либо в образе послушницы, украшенной гирляндами цветов. На портретах зачастую можно было встретить родовые гербы или надпись внизу холста, перечисляющую предков изображенного и тем самым подтверждающую расовую чистоту и его рода, и того дома, где висит портрет[279].

Портреты послушниц в цветах были так же нереальны, как изображения королей на погребальных помостах. Впрочем, и то и другое призвано было служить отражением установленного Богом порядка, когда на вершине пирамиды располагается расово чистая элита и государь, обладающий, как подобие Бога на земле, неограниченной властью. Однако пропасть между образом монархии и реальностью становилась все глубже. В 1665 г. после смерти Филиппа IV трон перешел к его малолетнему сыну Карлу II (1661–1700). Жалкий и слабоумный Карл долго поражал современников тем, что продолжал жить. Наследников он не оставил, так как был явно неспособен совершить половой акт. Его первая супруга, с которой он вступал в жалкое подобие близости, после 10 лет брака не могла наверняка сказать, утратила ли девственность. Вторая супруга Карла больше интересовалась разграблением его дворцов, отсылая мебель и картины своим нуждающимся родителям в Пфальц. Современники объясняли недуги короля порчей, поэтому Карл получил прозвище Околдованный (El Hechizado) и не раз подвергался обряду экзорцизма. Поскольку заниматься государственными делами он был очевидно не способен, от его имени правили его вдовая мать, вторая жена и сменявшие друг друга валидо.

Свои последние месяцы немытый и неухоженный Карл провел в блужданиях по лесам, в забавах с волшебным фонарем, показывавшим истории благочестивого содержания, и в рассматривании останков своих предков в усыпальнице Эскориала. Единственной его задачей оставалось назначение преемника. Государственный совет во главе с кардиналом Портокарреро убеждал Карла назвать имя внука Людовика XIV Филиппа Анжуйского (в будущем — испанского короля Филиппа V). Совет руководствовался стратегическими соображениями сохранения мира на Пиренейском полуострове и защиты заморских владений Испании, но свою роль сыграли и денежные подношения французов. 28 сентября 1700 г. Карл в последний раз причастился. Три дня спустя он подписал поднесенное кардиналом Портокарреро завещание, горько вздохнув при этом: «Я больше никто». Но и после этого он, к изумлению врачей, прожил в мучительной агонии еще месяц.

Вскрытие почившего монарха обнаружило «очень маленькое сердце, изъеденные легкие, гноящийся и омертвевший кишечник, три крупных камня в одной почке, одно яичко, черное, как уголь, и водянку головного мозга». Нынешние медики из этого описания заключают, что «Карл страдал задней гипоспадией, монорхизмом и атрофией яичка. Вероятно, его организм не был ни мужским, ни женским, с половыми органами промежуточного типа и с врожденной единственной почкой, пораженной камнями и инфекцией». Иными словами, у Карла была одна почка и одно яичко, а уретра выходила на нижнюю сторону недоразвитого пениса. Ученые также предполагают у него «синдром ломкой Х-хромосомы», как правило, вызывающий задержку умственного развития и ненормально длинное лицо, — это заболевание может объясняться близкородственными браками во многих поколениях дома Габсбургов[280].

Для современников трагическая судьба Карла стала символом заката королевской власти в Испании и упадка самого королевства. Пороки нации отождествлялись с личными пороками Карла, а физические недуги монарха