– Ну, демарш – это серьезное заявление, как думаешь? – спрашивает мама, протягивая руку, чтобы погладить меня по волосам. Я застываю под ее рукой.

– Да. – Я решаю прощупать почву. – Думаешь, стоит это сделать? Несмотря на то что директор Уилсон угрожает исключить участниц?

Пауза.

– Это карма такая? – наконец говорит мама.

Я смотрю на нее через плечо.

– Что ты имеешь в виду?

– Я всегда доказывала бабушке и дедушке, что все мои безумные выкрутасы в старшей школе – это способ бороться с системой, – говорит она, качая головой. – И вот теперь ты просишь разрешения участвовать в гражданском неповиновении.

– Думаю, в этом есть доля иронии.

– Еще какая, – вздыхает мама и трет глаза.

– Ты все еще не сказала свое мнение.

Она делает глубокий вдох.

– Мама, которой я хотела быть в девятнадцать, хочет сказать тебе сделать это. Мама, в которую я превратилась, хочет сказать тебе, что мне страшно. Страшно, что тебя могут исключить. Страшно, как это повлияет на твое будущее. На поступление в колледж. Я не знаю, Вивви.

Внутри у меня все обрывается, потому что, в конце концов, только один человек может решить, что мне делать. Я сама.

Я натягиваю покрывало на голову.

– Хочешь побыть немного одна? – спрашивает мама.

– Да. – Я выглядываю и смотрю на нее. Не хочу заканчивать разговор с ней вот так. Уголки маминого рта тревожно опущены, словно она ищет правильные слова.

– Вив, я люблю тебя, – наконец говорит она. – И что бы ты ни решила… что бы ни случилось… Я всегда буду тебя любить и поддерживать.

Я немного расслабляюсь. Мама встает с кровати и выходит из комнаты. Джоан Джетт следует за ней. Я прячусь под покрывалом с телефоном и спрашиваю у Клодии и других девушек, пойдут ли они завтра на демарш? Все отвечают примерно одинаково.

Думаю, да. Но мне страшно.

Марисела пишет в соцсетях, как она устала от того, что парни Ист Рокпорта ведут себя как придурки и обращаются с девушками как с собственностью. Многие с ней соглашаются, но некоторые мальчики начинают писать, что она гребет всех под одну гребенку, начинаются жаркие дебаты. Кира постит картинку Чудо-женщины и цитату Анджелы Дэвис: «Если кто-то посвящает себя борьбе, это должно быть на всю жизнь». Я читаю в интернете, что Анджела Дэвис была темнокожей феминисткой, которую заключили в тюрьму за ее убеждения. По сравнению с этим демарш кажется сущим пустяком.

Я борюсь с желанием написать Сету.

Он мне не пишет.

Через какое-то время мама приносит мне разогретую вчерашнюю лазанью. Я заставляю себя немного поесть.

– Я хочу спать.

– Еще даже девяти нет.

– Да, но если я засну, мне не придется думать обо всем этом.

Мама кивает и убирает тарелку, я переодеваюсь и ложусь в кровать. Засыпаю я не сразу. В голове крутятся разные мысли, а сердце равномерно выстукивает «завтра, завтра, завтра».

Демарш запланирован на середину моего урока английского. Мы должны встать и выйти до того, как прозвенит звонок и учителя проведут перекличку.

Это будет напряженный урок. Рядом будет сидеть не только Сет, но и Митчелл.

Это буквально единственная тема для обсуждений, и когда мы с друзьями собираемся перед ступеньками главного входа, нам всем приходит сообщение от Люси.

Когда демарш начнется, отправьте мне фотографии. У меня есть идея.

Когда, а не если. Мои руки немеют, но я умудряюсь ответить.

Что за идея?

Увидишь – просто пришли фотографии всех девочек во время демарша.

– Думаете, он произойдет? – спрашивает Сара.

– Что-то точно произойдет, – отвечает Клодия. – Некоторые девочки постили весьма эмоциональные сообщения вчера вечером. Было видно, что они готовы.

– Так вы собираетесь это сделать? – спрашивает Мэг.

– Думаю, да, – отвечаю я.

Я думаю о том, что нас отстранят от занятий. Может, даже исключат. Я представляю, как стою перед школой с пятью-шестью девчонками. Потом я вспоминаю слова десятиклассницы: «Уилсон не может исключить нас, если все выйдут».

Раздается первый звонок, и мы заходим внутрь. Мы сидим на уроках, подходим к своим шкафчикам во время перемен, встречаемся взглядами в коридорах. Школа словно замерла в ожидании бури. Учителя стоят в коридорах кучками и шепчутся. За весь год я не видела их такими встревоженными.

Я ищу Сета, но не могу его найти.

Я замечаю Митчелла Уилсона и его дружков-обезьян, которые ведут себя так, словно сегодня самый обычный день. Их громкие голоса разносятся по коридорам и заставляют мою кожу покрыться мурашками.

Если они пойдут на демарш, они будут в таком дерьме.

Они этого не сделают. Кишка тонка.

Наконец урок английского. Мистер Дэвис раздает работы, прочищает горло, а потом бросает взгляд на часы.

Секунды бегут.

Я смотрю на Сета, который зашел со звонком. Когда я отвожу взгляд, мне кажется, что он смотрит на меня, но я не оборачиваюсь.

Пять минут до 11:15.

– Могу я попросить кого-нибудь прочитать абзац? – спрашивает мистер Дэвис. Он то скрещивает руки на груди, то опускает их. Он смотрит на нас всех с кислым выражением лица.

Никто не поднимает руки. Наконец мистер Дэвис вызывает одного из друзей Митчелла, который начинает сбивчиво зачитывать какой-то короткий абзац.

– Джон Стейнбек был американским писателем… который написал… много романов. Больше всего он известен благодаря шедевру, получившему Пулитцеровскую премию, «Гроздья гнева».

Тик тик тик.

Осталась одна минута. Мне хочется кричать от напряжения.

– В 1962 году… Джон Стейнбек получил… Нобелевскую премию по литературе. Работы Стейнбека часто… касаются концепта… несправедливости.

БЗЗЗ.

Все коллективно подпрыгивают, а мистер Дэвис идет к своему компьютеру, чтобы записать присутствующих. Все смотрят друг на друга. Я хочу встать. Хочу. Но я застыла. Я бросаю взгляд в коридор, надеясь увидеть кого-нибудь из девушек. Мне отчаянно хочется услышать их голоса.

Митчелл Уилсон фыркает себе под нос. Митчелл Уилсон, возможный насильник.

Вставай, Вивиан. Вставай!

Мышцы на моих ногах напрягаются, я уже практически встаю, когда меня опережают.

Эмма Джонсон.

Королева Эмма. Чирлидер Эмма. Вице-президент школьного совета. «Давайте все вести себя как дамы Техаса». Та самая Эмма.