шимпанзе; выяснилось, что «39 различных моделей поведения, включая использование орудий, груминг и ухаживание, являются обычными в одних группах, но отсутствуют в других, причем в тех случаях, когда экологические объяснения исключаются»{690}. Появился даже термин «культурная пантропология»{691} — изучение культур шимпанзе (Pan), подобное изучению культур различных народов в рамках культурной антропологии. Отмечается, что «социальная организация групп у обезьян позволяет передавать навык по разным каналам, не ограничиваясь направлением от матери к детенышам»{692} (в частности, молодые животные могут перенимать полезные навыки у дружественных особей). Примером такой горизонтальной передачи может служить игра в куклы, которой молодые самки шимпанзе научаются от подруг (самка, ставшая матерью, играть в куклы перестает, так что передать эту традицию дочери не может). Куклами служат куски дерева, сильно отличающиеся по форме от палок-орудий; радикально отличаются и действия, которые шимпанзе проделывают с деревяшками этих двух типов{693}. Вероятно, дальнейшее изучение поведения человекообразных обезьян в природе принесет еще немало открытий, поэтому к утверждениям о том, что обезьяны чего-то никогда не делают и вообще не могут делать, имеет смысл относиться с долей осторожности.

Некоторые элементы культурного наследования имеются и у орангутанов (хотя и в меньшем количестве, чем у шимпанзе). Их способы обращения с орудиями и коммуникативные сигналы различны в разных местностях — и тем более различны, чем эти местности дальше друг от друга (но корреляции с экологическими различиями разных местностей нет), а богатство поведенческого репертуара в конкретной популяции коррелирует с количеством возможностей для социальных взаимодействий{694}.

Для понимания процесса глоттогенеза большое значение имеет знание экологических условий, в которых происходила эволюция гоминид, — ведь именно эти условия определили направление того развития, которое привело к возникновению такой гиперразвитой коммуникативной системы, как человеческий язык. Именно изучение этих условий должно дать ответ на вопрос, почему стала выгодна столь затратная адаптация, включающая сильно затрудняющую жизнь перестройку гортани и значительное увеличение объема такого ресурсоемкого органа, как мозг.

Единого мнения о том, где жили первые гоминиды, нет. Так, например, Мэтт Спонхеймер «указывает на то, что, хотя известны свидетельства употребления в пищу афарскими австралопитеками фруктов и листьев, результаты определения содержания стабильных изотопов углерода указывают на то, что преобладала флора открытых, интенсивно освещаемых солнцем пространств»{695}. Именно выход в саванну признается многими исследователями отправным пунктом той эволюции, которая привела в итоге к появлению человеческого языка{696}. В то же время многие особенности скелета австралопитека афарского (изогнутость фаланг кисти и стопы, остеофитные образования на грудных позвонках и др.), а также данные пыльцевого анализа отложений, в которых были найдены останки самого известного афарского австралопитека — Люси, свидетельствуют о том, что для афарских австралопитеков был характерен лесной образ жизни{697}. Такого же рода комбинации приспособлений к наземному и древесному образу жизни отмечаются у оррорина{698} и даже у Homo habilis{699}. Судя по окаменелостям, найденным вместе с Australopithecus anamensis, этот вид жил в сухих лесах, сахелантроп же обитал на берегу большого озера посреди саванны.

Как пишет специалист по эволюции человека Роберт Фоули, «места пребывания ископаемых гоминид характеризовались средним годовым уровнем осадков в интервале между приблизительно 1500 и 300 мм, а сухое время года здесь продолжалось 4–10 месяцев. В экологическом отношении это соответствует непрерывному ряду биотопов, на одном конце которого находится сезонный лес, а на другом — лесистая и открытая травяная саванна. Большинство из этих местонахождений приходится на саванновый лес или саванновое редколесье и открытую кустарниковую саванну»{700}.

Соотношение изотопов углерода ({12}С и {13}С, которого в травах саванны меньше, чем в лесных растениях) в зубной эмали ардипитеков показывает, что от 10 до 25 % углерода эти гоминиды получали из экосистем открытых пространств — больше, чем шимпанзе (у которых почти 100 % углерода имеет лесное происхождение), но меньше, чем австралопитеки (у которых доля «саванного» углерода составляла от 30 до 80 %){701}. Любопытно, что в целом в тех местностях, где жили ардипитеки, преобладали открытые ландшафты, так что им, вероятно, приходилось добывать пищу привычного, лесного, типа в лесных зарослях, обрамлявших реки{702}.

Для гоминид, живших 1200–800 тыс. лет назад, реконструируются местообитания, представлявшие собой в основном варианты лесостепи, которые различались лишь степенью мозаичности{703}; для гоминид периода 800–400 тыс. лет назад (в Африке) — «преимущественно травянистые лесостепи с разорванным пологом и обезлесенные степи»{704}. Таким образом, эволюция гоминид была связана с постепенным выходом из лесных биотопов во все более и более открытые — вплоть до саванны.

Впрочем, жить в саванне могут и шимпанзе — существует сообщество этих обезьян, обитающее в Фонголи на юго-востоке Сенегала. Эти шимпанзе выглядят более «прогрессивными», чем их лесные сородичи. В частности, они используют пещеры для защиты от дневной жары (но не для ночного отдыха){705} и изготавливают «копья» (длиной от 40 до 120 см) для охоты на галаго (мелких полуобезьян, ведущих ночной образ жизни){706}. Заметив дупло, где, по ее предположению, может спать галаго, обезьяна отламывает ветку, очищает ее от сучков и листьев (а иногда и от коры), заостряет конец и несколько раз быстро тыкает ею в дупло. Если на вытащенном «копье» обнаруживаются следы крови — можно лезть за убитой добычей. Любопытно, что особи, охотящиеся с копьями, — это самки, а не самцы. Вероятно, самцы достаточно сильны, чтобы при необходимости добыть мясо «голыми руками».

Однако настоящими жителями саванны шимпанзе не стали. Как показали М. Спонхеймер и его коллеги, они предпочитают есть пищу, характерную для лесных шимпанзе, даже несмотря на то что ходить за ней приходится на существенно более значительные расстояния{707}.

Нередко считается, что особое значение для эволюции человека и человеческого языка имело употребление в пищу мяса. Действительно, судя по изотопному и микроэлементному составу костных останков, в рационе многих представителей клады человека мясо играло значительную роль. У современного человека оно составляет более 20 % всего рациона, тогда как у наших ближайших родственников шимпанзе (и у павианов, живущих в саванне и экологически близких к первобытным гоминидам) — менее 1 %{708}. Т. Дикон (как и многие другие{709}) полагает, что именно необходимость договора самки с самцом по поводу дележа мяса явилась одной из главных движущих сил глоттогенеза{710}. Если эта идея верна, то