Похищение баронессы произошло чуть позже полуночи, то есть примерно в то же самое время, когда он только вошел в захваченный колдуном дом. Чародейская иллюзия, фантом, бывший довольно точной копией его собственной персоны, проник через окно в спальню Анвеллы и, не постеснявшись присутствия наставницы в покоях баронессы, утащил юную деву с собой, лицемерно заявив напоследок, что это расплата, расплата за несдержанность Линоры на язык и ее возмутительное злословие и что если бы она, то есть Линора, отнеслась к ее благодетелю, то бишь барону, более благосклонно в лесу, то он бы не похитил бедняжку.

Теперь Штелеру хоть стало понятно, почему госпожа Курье, превратно истолковавшая слова фантома о «благосклонности», так упорно намекала на перемещение разговора на второй этаж. С опозданием, с огромным опозданием она хотела загладить свою вину и умилостивить мерзавца – похитителя девиц. Все это могло бы показаться очень смешным, если бы не было таким грустным. Аугуст по-прежнему не знал причины, толкнувшей колдуна на похищение юной девушки, почти ребенка. Хотел ли борец за правду научить благодарности самовлюбленную, эгоистичную даму, чересчур высоко оценивающую свои прелести, или это был очередной шаг в игре, направленной против него и всего Легиона? Моррон предполагал, что скорее второе, хотя не исключал и первой возможности. В любом случае он чувствовал себя обязанным помочь попавшей в плен бедняжке, хотя и сомневался, что колдун ее обесчестит или натворит с ней иных непристойных дел.

– Спасибо, госпожа Курье, я полностью удовлетворен вашим рассказом, – соврал моррон и тут же опустился до второй, не менее возмутительной лжи: – Возвращайтесь домой и отдохните, на вас лица нет. Ну а за Анвеллу не волнуйтесь, к вечеру этого дня она будет свободна…

– Нет, – твердо заявила наставница и даже осмелилась тихонько стукнуть кулачком по столу. – Я пойду с вами, и вы при мне отпустите баронессу, милостивый государь!

– Вы меня притомили и кого угодно можете с ума свести вашими ершистостью и упрямством! – на этот раз не соврал барон. – Делайте, как я сказал, и не смейте перечить! Вы не в том положении, чтобы ставить условия!

Моррон не поверил своим глазам, когда своенравная дамочка поднялась из-за стола и покорно направилась к выходу. Наконец-то его слова прозвучали для нее убедительно и не спровоцировали желание перечить. «Вот ведь есть люди, все делают по-своему, наперекор, их хлебом не корми, дай лишь норов свой дурной проявить!» – подумал барон, чувствуя не только облегчение, но и некоторое расстройство.

В принципе, Линора была не только красивой, но и очень хорошей женщиной. Она могла осчастливить любого, кто бы умудрился подобрать к ее сердцу ключик и был бы способен противостоять ее вечно рвущейся в бой натуре. Как ни странно, поведение госпожи Курье напомнило барону о поступках колдуна. У них, совершенно разных существ, была одна общая черта – обостренное чувство справедливости. Однако если затворник ратовал за справедливость вообще, в глобальном смысле, то Линора боролась за справедливое отношение к себе, ставила себя в центр мироздания и поэтому, в отличие от могущественного чародея, производила впечатление не наивного чудака, а вечно недовольной всем и вся, сварливой особы. Причина же ее недовольства крылась не в событиях, происходящих вокруг нее, а в неудовлетворенности своим положением в обществе. Она была еще молода и красива, однако со смертью мужа потеряла смысл жизни и никак не могла найти новую партию. Детей у вдовушки не было, поэтому она не смогла превратиться в своеобразный гибрид орлицы и наседки, прикрывающей потомство от бед мира своим крылышком, но так плотно, что подросшие птенцы никак не могут вылететь из гнезда и до собственной старости не имеют ни малейшей возможности отвоевать право стать взрослыми. Мужчины происхождением ниже ее как потенциальные супруги красавицей не рассматривались, а высокородные господа, конечно же, не строили серьезных планов в отношении хоть и привлекательной, но бедной и не столь знатной, как они, особы. Линора, определенно, желала всем сердцем найти свое счастье, но глупые представления о положении и статусе подрезали крылья женской мечте. До одних она не могла опуститься, другие не предоставляли ей шанса подняться.

Аугусту было грустно наблюдать за мучениями норовистой красавицы, но планов насчет ее укрощения он не строил. У него элементарно не хватило бы сил для выполнения этой трудной задачи, к тому же он сам ни в коей мере не соответствовал представлениям женщины о выгодной партии. Изгой, лишенный рода и племени, не знающий, как проведет эту ночь и где окажется завтра. Такие, как он, не созданы для тихого семейного счастья, не для того его воскрешал Коллективный Разум, чтобы он коротал вечера у домашнего очага и обзаводился потомством!

* * *

Барон не ошибся. С момента ухода Линоры прошло всего полчаса, а в харчевне уже почти не осталось завсегдатаев в мундирах. Заведение вот-вот должно было закрыться, троица припозднившихся горожан у окна допивала последнюю бутылку, а намаявшиеся за день прислужники нехотя начинали уборку. Впрочем, торговля выпивкой и съестным замирала здесь ненадолго, всего на пару часов. В половине второго или в два часа ночи «Крылышко куропатки» закрывалось, а открывалось каждый день около четырех утра, когда уставшие после двенадцатичасовой вахты патрули стекались к казармам, а там, избавившись от натерших мозоли доспехов, стражники отправлялись в любимый уголок, чтобы пропустить по паре стаканчиков перед сном. Харчевня жила особой жизнью, дни в ней измерялись не восходами и заходами солнца, а расписанием вахт и дежурств вендерфортского гарнизона.

К тому моменту, как горожане наконец-то опустошили злосчастную бутылку и, слегка пошатываясь, поднялись из-за стола, Штелер уже доблестно расправился с фирменным блюдом. Побывать в «Крылышке куропатки» и не попробовать яство, созвучное названию, было нелепо и смешно. Отметив про себя, что местный повар неплохо готовил, но не продержался бы при придворных половниках и кастрюлях и пары жалких дней, поскольку вкусы и пристрастия изнеженной знати были куда тоньше и изысканней здорового аппетита простой солдатни, моррон осмотрел пустой зал и пришел к выводу, что настала пора действовать.

Конечно, стащить в пустой харчевне сферу и остаться при этом незамеченным было невозможно, но, с другой стороны, ни троица драящих швабрами пол и оттиравших жир со столов тряпками слуг, ни сам хозяин, неестественно худой да щуплый для корчмаря, при всем своем желании не смогли бы оказать вору достойное сопротивление. Единственной помехой мог бы стать детинушка-вышибала, но по вполне понятной причине как раз он-то в заведении и отсутствовал. Шанс, что кто-то отважится учинять бузу в зале, переполненном стражниками, был настолько мал, что хозяин разумно решил сэкономить пару-другую золотых в месяц на содержании верзилы.

Поднявшись из-за стола и щедро расплатившись за пришедшуюся по вкусу его животу еду, моррон быстро направился к экспозиции воровского хлама. Он собирался схватить покоившуюся на треноге сферу и тут же бегом броситься к выходу, до которого было не более трех столов и шести-восьми шагов. Скорее всего, прислужников настолько удивил бы странный поступок гостя, что никто не успел бы очухаться и преградить ему путь. Впрочем, если бы среди сонных парней и нашелся смельчак с хорошей реакцией, он бы все равно не смог противостоять натиску опытного солдата. Бывшему полковнику даже не понадобилось бы обнажать меч, чтобы подавить неумелое сопротивление привыкших к подносам и швабрам, а не к оружию и доспехам противников. План побега с добычей был необычайно дерзок и прост, но все же он не удался, и притом по причине, которую нельзя было ни предвидеть, ни просчитать.