Он не колебался.

– Я их тоже.

Ее улыбку можно было истолковать по-разному. Гордость? Господи, он так хотел, чтобы она гордилась им. Хотел, чтобы она смотрела, как он дерется, и восхищалась его умением. Он понимал, что это превращает его в неандертальца, но ему было плевать. Он хотел, чтобы она знала: он готов уничтожать миры по ее приказу, стоит ей только пошевелить пальцем.

– Почему ты не позвал доктора? – негромко спросила она.

А вот этот вопрос его немного обидел.

– Мне не нужен доктор.

Она подняла подбородок, отсвет пламени упал ей на лицо, омыл его золотом. Она посмотрела ему в глаза с недоверчивым удивлением.

– Мужчины и их нелепые правила относительно медицинской помощи. Ты продолжаешь настаивать, что чувствуешь себя прекрасно, несмотря на расцветающие по всему телу синяки. И похоже, Патрик О’Мэлли сломал тебе нос.

– Ты пришла нянчиться со мной?

Она не ответила, просто скинула капюшон, и масса рыжих кудрей вырвалась наружу. Иисусе, он обожал ее волосы. Это была сила природы, всегда угрожавшая уложить его на обе лопатки. Как и сама она.

Вокруг них сгустилась темнота.

– Зачем ты здесь?

Она застыла.

Он тут же возненавидел эту неподвижность и то, что на ее лице снова появилась маска. В Гардене он просчитался. Сумел сделать так, что она немного приоткрыла ему правду о себе, а потом ретировался. Возможно, она никогда больше ему не доверится.

«Ты никогда ее не вернешь».

Он не мог вернуть девочку, которую когда-то знал, но неужели ему никогда не доведется хотя бы краем глаза увидеть женщину, которой она стала? Неужели она будет ускользать от него вечно?

– Скажи мне правду, – прошептал он, не сумев скрыть настойчивости в голосе.

Она молчала, но поднесла руку к его лицу. Ее пальцы нежно пробежали по распухшей коже под глазом, по желтеющему синяку на подбородке. По носу, чудесным образом уцелевшему.

– А если я скажу, что пришла подлатать тебя?

Он выдохнул. Почему-то ее слова доставили ему куда большее удовольствие, нежели прикосновения.

– О, тебе достанется непростая работенка.

Он не стал говорить, что сомневается в успехе этого предприятия.

Казалось, она готова была сорваться с места, как будто знала, что он хочет сказать.

«Останься. Пожалуйста».

Ему потребовались все силы, чтобы терпеливо ждать.

Сердце грозило выскочить из груди, когда наконец… наконец-то она протянула руку к полоске льняной ткани, которой он пытался перевязать ребра. Он подчинился без колебаний и стоял столь неподвижно, что забыл дышать, пока она обходила его кругом, осматривала. Прикосновения ее были нежными, но уверенными, пальцы скользили по ребрам и проверяли, какой урон его здоровью был нанесен.

Он резко втянул в себя воздух, когда она провела пальцами по мышцам живота. Грейс подняла глаза. Взгляд темно-карих глаз словно спрашивал, больно ли.

– Слишком сильно?

«Недостаточно».

Он покачал головой.

– Давай дальше.

– Вот это может быть сломано, – негромко произнесла она.

– Не сломано.

– Откуда ты знаешь? – спросила Грейс.

– Мы оба знаем, что я ломал их раньше.

Тогда Эвану прилетело сапогом в ребро, и в тот раз она тоже его подлатала.

– Уит всегда ловко работал ногами, – прошептала она.

– А сейчас?

– Сейчас он отлично умеет все. Вырос большим и брутальным. И никогда не проигрывает.

При этой мысли странное чувство в нем зашевелилось – надо же, самый маленький и слабый из них стал самым сильным.

– В то лето, когда он вырос – нам было тогда по пятнадцать, может быть, по шестнадцать, – продолжила она, и голос ее звучал весело, – это походило на колдовство. Он постоянно вырастал из обуви. Как-то у нас кончились деньги, а у него порвался башмак так, что наружу вылез палец, и мне пришлось украсть для него пару новых ботинок.

– У кого?

Она пожала плечами.

– У одного придурка в борделе на Чарлз-стрит. Сальный засранец, соглашался на одну цену, а платил меньше. Так что мы были в расчете.

– Он был… – Эван проглотил остаток вопроса.

Она усмехнулась.

– Клиентом? Нет. От меня было больше толку у Диггера Найта, как от бойца, чем как от проститутки.

– Я бы все равно не стал осуждать.

Рожденный в борделе на Тависток-роу, Эван знал лучше многих других, что выбор у женщин слишком мал, потому что мужчины решили, будто они хозяева жизни.

– Знаю, что не стал бы, – отозвалась она, и правда этих слов доставила ему искреннее удовольствие.

Она закончила его перевязывать, заправила конец ткани внутрь и, сжав губы в прямую линию, стала осматривать его дальше – синяки на лице, а также плечо, растертое веревкой, на которой он таскал лед.

Плечо, которое она обнажила несколько часов назад, открыв шрам, который он каждый день мечтал стереть вместе с прилагавшимся к нему прошлым.

Но если стереть прошлое, сотрешь и ее тоже.

Коротко кивнув, она наклонилась к мешку, с которым пришла. Положив его на стул, выудила маленький глиняный горшочек, открыла и тотчас же поднесла к носу. Он не удержался от улыбки, глядя на этот жест – эхо той девочки, какой она когда-то была. Та девочка всегда все нюхала – и приятное, и наоборот.

– Что смешного?

– Ты всегда так делала. – Она тут же опустила руку и подошла к нему. – Что это?

Она протянула горшочек, он наклонился и вдохнул.

– Лимон.

– И лавр, и ивовая кора. Этим вылечивали и худшее.

– Тебе?

– И десяткам других.

Она окунула пальцы в мазь и потянулась к нему. Он позволил ей это, глубоко дыша, пока она умащивала его, и каждое ее прикосновение было отблеском рая.

– Ты делала это раньше.

– Обрабатывала раны?

– Обрабатывала мои раны. – Он помолчал, затем: – В прошлом году я думал, что мне приснилось. Твои прикосновения.

В темноте. В той маленькой комнатке, где он понял, что она жива. Где понял, что и он снова сможет жить.

Грейс не оторвалась от своего занятия, и он воспользовался ее сосредоточенным вниманием как возможностью упиваться ею – россыпью веснушек на носу, огромными глазами, шрамом на брови, ставшим едва заметным за годы, прошедшие с тех пор, как он вытирал кровь у нее со лба и слезы со щек. Он не смог сдержаться – протянул руку и прикоснулся к ее щеке.