Она резко вдохнула и метнула предостерегающий взгляд.

Он убрал руку и продолжил ее изучать, разглядывая швы на пальто и богатый блеск шелкового корсета.

– Ты когда-нибудь носишь платья? – спросил он, понимая, что рискует.

Грейс поколебалась.

– Я знакома с этим видом женской одежды, – ответила она, и уголок ее рта дернулся, вызвав у него желание поцеловать это место.

Ее пальцы скользили по его коже, переходя с одного плеча на другое, красное и воспаленное. Она взяла горшочек с мазью, и когда снова к нему прикоснулась, прохладный бальзам успокоил не только плечо.

– Ты пришла в платье на мой бал-маскарад.

Рискованно было открывать ей, что ему все известно, и она замерла, замерли и ее пальцы у него на плече. Он буквально слышал, как в голове производятся расчеты – сумеет ли она убедить его, что это была не она?

«Никаких масок, Грейс. Только не сегодня ночью».

– И как давно ты знаешь?

Он дождался, когда она поднимет на него глаза.

– Я всегда тебя узнаю.

– Ты не ищешь жену.

Он помотал головой.

– Нет.

– А матери, выталкивающие дочерей на твою тропу?

– Безрезультатно.

Она долго молча смотрела на него, затем:

– Маска была не для избранницы герцога Марвика, женщины, которую восхитят покрытая мхом земля и высоченные деревья. Она была для меня.

«Это одно и то же».

Он остро ощущал ее пальцы на своем плече, скользящие по отметке прошлого. Их прошлого. И пока они так поглаживали его, он вдруг услышал слова своего брата.

«Ты разбил ей сердце», – сказал Уит.

Она ему не доверяет. И все, что может сделать он, – доверять ей.

– Я слышал, ты любишь изысканные приемы.

Она размазывала бальзам по его коже широкими движениями, кругами, избегая только одного места, с которого не сводила глаз. Шрама, оставленного его отцом той ночью, когда он узнал, что Грейс – единственное, что имеет для Эвана значение. Но тут ее пальцы дрогнули.

– Я не могу занять эту должность, – негромко ответила она.

– Знаю. – Но это не заставит его меньше ее желать.

– Я бы лучше умерла тысячу раз, чем позволила тому монстру победить.

Старому герцогу, который помышлял только о продолжении рода. Эван коротко, безрадостно усмехнулся в ответ на ее гнев.

– Думаешь, я испытываю что-то другое?

Она посмотрела ему в глаза, и он позволил ей увидеть всю силу своей злости на отца – на человека, который поставил перед собой единственную цель – продолжить род Марвиков. А затем, когда Эван стал герцогом, именно на его долю выпала обязанность сделать так, чтобы отец никогда не получил того, что было для него важнее всего.

Что означало – никаких детей и для самого Эвана.

Даже красивых рыжеволосых маленьких девочек.

Не догадываясь о его мыслях, Грейс снова заговорила:

– Ты вернулся, несмотря на то, что я велела тебе держаться от нас подальше.

«Я всегда буду возвращаться».

– Не прошло и года. Куда ты уезжал?

– Обратно.

В Бергси, где и нашел родовой особняк в руинах – он оставил его разрушаться, когда унаследовал и покинул усадьбу. В имение, которое воскресил, решив, что его место там. Восстановил земли, позаботился об арендаторах, занял свое место в парламенте и сделал все то, что обещал ей целую жизнь назад.

Он переделал себя, стал другим человеком. Более здоровым и сильным, человеком лучше, чем тот, каким он когда-то был; и более достойным, хотя и знал, что никогда не станет равным с женщиной, какой стала она – женщиной сильной, блестящей, могущественной, стоящей так высоко над ним, что он не заслуживает даже взгляда на нее, уж не говоря о прикосновении.

Тем не менее он посмотрел. И прикоснулся.

– И зачем же ты вернулся сейчас? – спросила она, больше его не трогая, и он услышал резкость в ее голосе. Гнев. Досаду. – Думаешь убедить меня в том, что сожалеешь об этом?

– Я действительно сожалею, что отвернулся от братьев, – сказал он. – И, Грейс, в моей жизни не было ни секунды, когда я не сожалел бы, что отвернулся от тебя.

Грейс стоило больших усилий не показать, что его слова ее тронули, но он наблюдал за ней очень пристально, смотрел на жилку, бьющуюся на шее, и поэтому понял, как колотится ее сердце.

Однако она так и не взглянула на него своими огромными, красивыми карими глазами, блестящими в отблесках пламени свечей.

– И что? Ты думал, маскарад и драка в Гардене загладят прошлое?

– Я вел свою битву каждый день с тех пор, как вынудил тебя уйти, – произнес он, отчаянно желая, чтобы она его услышала. – Что значит еще один бой? Или даже тысяча?

Он бы терпел удары Ковент-Гардена каждый день, если бы имелся шанс получить там прощение. И здесь тоже.

Наконец она провела большим пальцем по шраму, и он похолодел, не зная, как она отреагирует на его слова.

Опять риск.

– Зачем ты пришла сюда сегодня? – снова спросил он.

Она показала на кресла в дальнем конце комнаты, у камина, который мог бы гореть, не будь ночь такой теплой.

– Сядь.

Он послушался, опустился в кресло, морщась и ненавидя себя за то, что демонстрирует ей свою слабость, и одновременно наслаждаясь интимностью момента.

Держа в руке глиняный горшочек, она подхватила свой мешок и корзинку с лоскутами для перевязки и подошла к нему, ступая по паркету своими длинными ногами. Он смотрел на нее, и стук ее сапог наполнял его душу наслаждением, теплом и желанием – желанием, подобного которому он по такому обыденному случаю никогда раньше не испытывал.

Чтобы они заботились друг о друге.

Узнали друг друга.

Больше.

Она положила все это на низкий столик рядом с его креслом, обвела взглядом то, что там уже стояло: бутылка виски и пустой бокал на высокой стопке книг. На губах ее играла улыбка.

– Что? – спросил он.

– Ничего, – ответила она. – Просто чувствую себя так, как будто заглянула в логово льва.

– М-м-м… – протянул он и поднял руку, чтобы потереть сзади шею. Его охватило что-то похожее на смущение, хотя он не мог понять почему. – Это очень одинокий лев. Книги и виски – вот его удел.

– Значит, вот чем ты занимаешься, когда не идешь куда-нибудь выполнять свои герцогские обязанности?

Она отвернулась и пошагала через комнату к зеркалу.

– Я не выполняю герцогских обязанностей, – сказал он, радуясь смене темы и глядя, как она выбирает подсвечник и возвращается.