Грейс несколько секунд смотрела на него, а затем опустилась на колени перед ним и принялась за дело.

Волна наслаждения захлестнула его. Он заставил себя сидеть неподвижно, не касаясь ее. Удерживая то единственное слово, что рвалось наружу.

«Моя».

Грейс опустила руку в корзинку, вытащила еще одну длинную полосу ткани и велела ему наклониться вперед, чтобы она забинтовала ему плечо.

– В следующий раз, когда будешь таскать в Гардене ящики, пользуйся крюком.

– М-м-м, – протянул он. – Не знаешь, где его можно взять?

Она хмыкнула, он повернулся и уловил на ее лице веселое выражение – как солнце или воздух.

– А что, специальных герцогских крюков для ящиков не производят?

– И щипцов для льда тоже. Можешь в такое поверить?

– Тебе нужно поднять этот вопрос в палате лордов. – Она с силой затянула ткань вокруг плеча, и он едва сдержал стон. – Завтра надо будет наложить свежую повязку.

– А ты придешь, чтобы это сделать?

– Нет.

Он повернулся и взглянул на нее, их лица оказались в каких-то нескольких дюймах друг от друга.

– Почему нет?

Она посмотрела ему в глаза.

– Мне и сегодня не следовало приходить.

– Что возвращает меня к вопросу: зачем ты пришла?

– Не знаю, – ответила она.

И эти слова, эхо тех, что она сказала ему днем, вдруг что-то в нем отомкнули. Он понял, зачем она пришла.

Знал, что ей нужно.

Что нужно им обоим.

Эван потянулся к ней, прикоснулся к прекрасному рыжему локону, зажал его между двумя пальцами и распрямил.

– Зачем ты сегодня сюда пришла? – повторил он. Вопрос, произнесенный шепотом, прозвучал нежно и томительно.

«Признайся мне, – желал он. – Доверься мне».

Она посмотрела ему в глаза.

– Зачем ты вернулся?

Он ответил, зная, что рискует. Как всегда. Он никогда не откажется рисковать ради нее, уж это было ему совершенно ясно.

– По той же причине, по какой делал все остальное, с самого начала. Ради тебя.

Вот тогда она протянула к нему руку, провела пальцами по подбородку, и ее прикосновения показались ему райскими. Она нежным, безупречным движением подтянула его ближе к себе так, что их губы оказались на расстоянии волоска – словно сомневалась, стоит ли окончательно сокращать разрыв.

– Я ведь велела тебе не возвращаться.

– Что тебе нужно?

Она не ответила. Просто начала действовать.

Он вернулся ради нее.

Не должно иметь значения, почему он вернулся или как изменился и изменился ли вообще. И не должно иметь значения, что когда он ее целует, она теряет способность мыслить здраво.

Но он не целовал ее. Это она его поцеловала.

И от низкого рокота наслаждения в его горле она ощутила такой же восторг в себе, подпитывающий уже разгорающееся пламя. Она перевязывала его, и это делало ее неистовой, заставляя буквально вибрировать от желания, особенно когда она почувствовала, как дрожат и напрягаются его мускулы от ее прикосновений, как ускоряется дыхание – как хищника, готового к прыжку. Но он сдерживался. Ради нее.

Ждал. Ради нее.

Хотел ее.

И когда она его поцеловала, это его освободило. Он повернулся, схватил ее, поднял, усадил на колени, руки его нырнули ей под пальто, скользнули вверх, к грудям, заключенным в несколько слоев шелка, жаждущих его прикосновений.

Неужели он всегда так искусно целовался? Неужели всегда мог угадать мысли женщины? Или же он провел два десятка лет, готовясь поцеловать Грейс так, чтобы она забыла, где и с кем находится, забыла о всех разумных причинах, почему ей ни в коем случае нельзя с ним целоваться?

Ничего невозможного в этом нет, думала она, отвечая на его поцелуй с такой же страстью.

«Всего один, – врала она самой себе. – Только один этот, и больше никогда».

Она прижалась крепче, желая, чтобы поцелуй длился вечно, и он застонал, на этот раз не от наслаждения, от боли.

Услышав это, она отпрянула и всмотрелась в его лицо, дыша быстро, словно только что забралась на стену.

Его нижняя губа сильно распухла, и она тотчас же нежно прикоснулась к ней. Погладила ссадину, затем пробежала пальцами по носу, тоже распухшему и болезненному, затем по скулам.

– Ты целую вечность будешь весь сине-черный. Тебе от них досталось, да еще как.

– Мне плевать, – ответил он, проводя руками по ее плечам, и снова притянул к себе. – Иди сюда, поцелуй меня.

Она уже хотела повиноваться и ему, и своему желанию, но вместо этого потянулась, чтобы взять со столика мешочек. Он подхватил ее ладонями под ягодицы, когда она невольно прижалась к его стальной плоти, большой и невозможно теплой даже сквозь брюки.

– М-м-м… – застонал он, когда она села и взглянула на него.

Он устремил на нее взгляд из-под опущенных век, взгляд, на мгновение полностью поглотивший ее.

Эван всегда был красивым, высоким, белокурым, с прекрасным лицом, будто высеченным из мрамора. Дьявол сломал ему нос во время схватки в Бергси, и этот изъян сделал его еще более совершенным. Но сейчас, весь в синяках и ссадинах, с распухшей губой и множеством царапин под глазом, он казался даром, доставленным ей из места, принадлежавшего ему до того, как стало принадлежать ей.

Не обращая внимания на жаркий гул желания, Грейс сосредоточилась на стоящей перед ней задаче. Открыла мешок и вытащила чистую белую салфетку и маленькую металлическую коробочку. В его пылающем взгляде мелькнуло любопытство. Она открыла коробочку и показала ее содержимое.

Он вскинул бровь.

– Один из блоков, которые я сегодня таскал?

Она коротко улыбнулась, выкладывая лед в салфетку и аккуратно ее завязывая, а затем положила компресс ему на глаз, большим пальцем поглаживая щеку.

– Мне это не нужно, – буркнул он.

– Еще как нужно.

– У тебя получилось очень здорово, – проворчал он. – Сделать ледовую примочку.

– Я делала их и раньше.

– Я понял по твоей специальной коробке. – Он серьезно посмотрел ей в глаза. – И как часто?

Она сглотнула, понимая, о чем он спрашивает на самом деле, и пожала плечом.

– Когда мы оказались в Гардене, один из нас дрался каждую ночь. Даже если ты это отлично умеешь, как мы… как ты, – добавила она, – противники все равно наносят немало ударов.

Подбородок напрягся под ее ладонью.

– Ужасно, что тебе приходилось драться.