поняла: в квартире что-то происходит. Из гостиной неслись звуки музыки и пахло чем-то терпким. Алина сбросила плащ и пошла в гостиную. Дана сидела в кресле. Рядом с ней в специальной подставке дымились три курительные палочки. Из проигрывателя неслись звуки музыки.

– Привет, мам!

Дана кивнула. Выражение ее лица было мечтательным.

– Что это?

– Мирра, – еле слышно ответила Дана. – Чувствуешь терпкий запах?

– Я про музыку.

– А-а, это Гайдн. Струнный квартет. Номер не помню, – Дана открыла глаза. – Ты совсем не разбираешься в классической музыке. С этим надо что-то делать.

– Я не разбираюсь в классической музыке, – ответила Алина. – Зато я разбираюсь в своей маме. Ты сидишь в темноте, нюхаешь мирру и слушаешь Гайдна. Что случилось? Ты проиграла процесс?

Дана покачала головой – дескать, нет, ничего я не проиграла, и махнула рукой Алине – дескать, садись. Алина опустилась на диван.

– Так что произошло?

– Ничего. – Дана открыла глаза и нажала на кнопку пульта. Музыка оборвалась. – Я просто отдыхаю. Имею я право отдохнуть после работы в ожидании своей дочери?

– Имеешь, – улыбнулась Алина. – Но обычно ты ждешь меня без мирры и Гайдна.

– Как ты провела день? – спросила Дана, явно не желая отвечать на вопросы дочери.

Алина подняла глаза на мать. От нее не укрылись красные глаза и смытая косметика. «Похоже, она плакала, – решила Алина. – Наверняка какие-то неприятности на работе, о которых не хочет говорить мне».

– Хорошо. К мирре и Гайдну вернемся позже. А сейчас как я провела свой день. Я встретила Дину.

Дана взглянула на дочь и поморщилась, вспоминая.

– Твою подругу?

– Ты ее помнишь?

– Конечно. Вы так дружили, пока ее семья куда-то не переехала.

– Да, они переехали в Кармиэль[54].

– И как у нее дела?

– Отлично. Решила учиться на врача. Выбирает, где ей поступать. В Хайфе или в Иерусалиме. Сейчас приехала к бабушке на две недели. И я пригласила ее на день рождения.

Дана нахмурилась.

– Куда это ты ее пригласила?

– Как куда? К старому Хельмуту.

Дана неловко кашлянула.

– Видишь ли, дорогая. Я думаю, нам стоит отпраздновать твой день рождения дома.

– У нас? – в голосе Алина появились тревожные нотки. Она села на диван рядом с Даной. – Мама, что произошло?

– Ничего. – Дана постаралась улыбнуться как можно более беспечно. – А что тебя так пугает? Отпразднуем дома. Проведем время не хуже, чем у Хельмута.

Но улыбка Даны Алину не убедила. Ее взгляд стал напряженным и даже враждебным.

– У нас все не поместятся, – резко сказала она. – Все тетки. И с твоей стороны, и с папиной. Их дети. Мои подруги. Это же человек тридцать.

– Вот давай и разделим твой день рождения на две части. Сначала мы соберемся здесь. Своей семьей. Со своими тетками и их детьми. А в конце недели ты отпразднуешь еще и у Хельмута. С папой, его сестрами и племянниками.

– А мои подруги? – голос Алины звучал по-прежнему враждебно.

– Пригласи их куда захочешь. Хочешь – к нам, хочешь – к Хельмуту. А хочешь, – Дана радостно улыбнулась, словно нашла решение трудного вопроса, – пригласи их и к нам, и к Хельмуту. Вы же любите собираться. Вот и будет у вас две вечеринки.

– Мама, – произнесла Алина голосом тюремного надзирателя, – что случилось? Я привыкла праздновать свой день рождения у старого Хельмута. Мне нравится праздновать именно там.

– Так, праздник у Хельмута состоится. Но без нашей семьи.

В голосе Алины появились жалобные нотки, а на глазах выступили слезы.

– Я хотела, чтобы на этом празднике были все. Все родные. И со стороны папы, и с твоей стороны.

Дане стало жаль дочь, но она помнила, что хвост собаке лучше отрезать сразу, чем делать это по маленьким кусочкам. И поэтому сказала тоном безапелляционным и не терпящим возражений:

– Увы, но на этот раз отпраздновать вместе не получится.

– Почему? – почти выкрикнула Алина.

Дана вздохнула.

– Я поссорилась с папой.

Алина перестала плакать и отерла глаза ладонью. «Вот в чем причина и мирры, и Гайдна», – говорил ее взгляд.

– Когда, интересно, ты успела?

Дана постаралась придать улыбке все признаки беззаботности и даже веселья.

– Ну, это недолго. Особенно если учесть, что он обозвал меня упрямым поленом.

Алина не смогла сдержать короткий смешок.

– А ты его?

– Тоже как-то назвала. – Дана пожала плечами. – Даже не помню, как именно.

Алина тяжело вздохнула. Дана взглянула на дочь, но на лице Алины не отражалось никаких эмоций. «Неужели она считает меня виноватой во всех бедах? – мелькнула у нее в голове неожиданная мысль. – Неужели я в ее глазах исчадие ада и источник всех проблем, а ее папочка – несчастный ангел, обиженный злой женой? А что, если она, когда ей через три недели исполнится восемнадцать, вдруг заявит, что хочет жить с Габриэлем и переедет в Моца-Иллит?» От этой мысли Дане стало не по себе. Неужели она останется совсем одна с осознанием факта, что ее скверный характер отпугивает каждого, кто приближается к ней? Но она же была права в споре с Габриэлем. Обвинение на основании только косвенных улик – это типичное хамство. Это давление на людей, это нарушение всех правовых норм. Ну, пусть не правовых, но моральных и этических.

– Алина! – Дана погладила дочь по голове. – Перестань расстраиваться. Ну, поссорились. И что? Бывает. Тем более что мы бывшие супруги и вместе уже не живем.

Алина кивнула, но по ее щеке потекла слезинка.

– Почему вы поссорились?

– Неважно, – отмахнулась Дана, подняла глаза на Алину и сказала: – Не сошлись в оценке одного уголовного дела.

– Из-за такой ерунды! – Алина села на диван. Ее сгорбленные плечи выражали искреннюю тоску и страдание. – Из-за какой-то оценки какого-то дела испортили мне день рождения.

Дане стало жалко дочь. Конечно, их развод не прошел бесследно для Алины. Хоть они с Габриэлем и старались улыбаться, делая вид, будто ничего не произошло, говорили друг о друге с прежней теплотой, целовались при встрече и прощании, шутили и подтрунивали друг над другом, но Алина, конечно, все понимала. И прежде всего то, что жизнь уже не будет прежней. Ни у нее, ни у ее родителей. Да, ей скоро восемнадцать. Этот факт казался Дане решением всех проблем. Алина уже большая, она все понимает, она не переживает из-за того, что остается без опеки матери или без поддержки отца. Но сейчас она вдруг поняла, что Алина переживает. Так же, как переживала бы, будь ей пять или десять лет. Привычные устои рухнули. Но не сами. Они обрушили эти устои. Сначала они приучили Алину к мысли, что у нее