– По, – прошептала она. – Прошу тебя, начни с малого. Если всерьез решился, скажи Скаю. Скажи Хильде. Может, отцу. Потом подожди, послушай их советы и подумай. Обещаешь?

– Я и так все время думаю, – сказал он. – Не могу перестать думать. Я так устал, Светлячок.

У ее двоюродного брата были самые диковинные в мире проблемы. Он сгорбился на диване, измученный, угрюмый и побитый, и от его вида у Биттерблу защемило сердце.

– По. – Она потянулась к нему, пригладила волосы и поцеловала в макушку. – Чем тебе помочь?

– Побудь с Гиддоном, – выдохнул он.

Она постучала, и в ответ из-за двери послышался голос. Войдя в покои Гиддона, Биттерблу обнаружила, что он сидит на полу у стены и сосредоточенно созерцает свою левую руку.

– Вы левша, – сказала Биттерблу. – Наверное, я должна была это раньше заметить.

Он сжал и разжал кулак, а потом заговорил угрюмо, не поднимая глаз:

– Я иногда дерусь правой на тренировках – для практики.

– Вы поранились?

– Нет.

– Полезно быть левшой во время поединка?

Гиддон бросил на Биттерблу саркастический взгляд:

– С По?

– С нормальными людьми.

Он безразлично пожал плечами:

– Иногда. Большинству воинов привычней защищаться от удара справа.

Даже с этими ворчливыми нотками голос Гиддона был приятен.

– Мне остаться? – наудачу спросила Биттерблу. – Или уйти?

Он опустил руку и посмотрел на нее. Выражение его лица смягчилось.

– Останьтесь, ваше величество. – Потом, вдруг вспомнив об этикете, попытался встать.

– Да ладно вам, – сказала Биттерблу. – Это дурацкое правило. – Она опустилась на пол рядом, для симметрии тоже прислонившись к стене, и принялась разглядывать собственные руки.

– Неполных два часа тому назад я точно так же сидела с другом на крыше лавки в городе.

– Что? В самом деле?

– За нами гнались люди, которые хотели его убить.

– Ваше величество! – Гиддон поперхнулся от изумления. – Вы серьезно?

– Никому не говорите, – предупредила Биттерблу, – и не вмешивайтесь.

– То есть Катса и По…

– Не думайте об этом и о нем одновременно, – спокойно сказала Биттерблу. – Никогда не упоминайте его в разговоре – даже с самим собой, – если не хотите, чтобы он принял в нем участие.

Гиддон неверяще фыркнул; потом затих и несколько мгновений помолчал, обдумывая услышанное.

– Давайте обсудим то, что вы мне сейчас поведали, в другой раз, ваше величество, – сказал он, – ибо мои мысли, признаться, крутятся вокруг По.

– Я только хотела рассказать о своей нелепой боязни высоты.

– Высоты? – повторил Гиддон растерянно.

– Накатывает иногда. Это непомерно унизительно.

Гиддон замолчал. Когда он наконец снова заговорил, растерянности в его голосе уже не было.

– Вы увидели меня с худшей стороны, ваше величество, и ответили добротой.

– Если это и вправду худшее, на что вы способны, значит у По есть истинно замечательный друг.

Гиддон снова уставился на свои руки – большие и широкие, словно тарелки. Биттерблу подавила желание положить на них свою ладонь и подивиться разнице в размерах.

– Я пытаюсь разобраться, что унизительней, – произнес он. – Во-первых, я сумел ударить его лишь потому, что он мне позволил… стоял не шевелясь, будто чурбан для битья, ваше величество…

– Мм? Вдобавок об этом даже никто не узнает, – вставила Биттерблу. – Все решат, это Катса не рассчитала силы на тренировке. Никто не поверит, что вам такое удалось.

– Вовсе нет нужды щадить мои чувства, ваше величество, – сухо сказал он.

– Продолжайте, – улыбнулась Биттерблу. – Вы, кажется, перечисляли по пунктам свое унижение.

– Да, очень любезно с вашей стороны напомнить. Во-вторых, не слишком приятно обо всем узнавать последним.

– А, ну здесь я просто замечу, что вы далеко не последний.

– Но вы понимаете, о чем я, ваше величество. Я провожу с По больше времени, чем любой из вас. Включая Катсу. Хотя на самом деле гадать тут нечего.

– В каком смысле?

– Унизительнее всего… – начал он и умолк, стиснув зубы и с несчастным видом обхватив себя руками за плечи, словно мог защититься от того, что случилось, как от удара или холодного ветра. Но конечно же, не мог.

Биттерблу молча вытянула ноги и принялась демонстративно разглаживать складки на штанах, чтобы не смущать его взглядом.

– Я понимаю, – только и сказала она.

Он кивнул:

– Я так много открыл ему о себе. Особенно в первые годы, когда еще ничего не подозревал и мне даже в голову не приходило следить за тем, о чем я думаю, – к тому же я на дух его не переносил. А он слышал каждую мою презрительную мысль, каждый укол зависти чувствовал. И теперь я вспоминаю все это – всю свою злобу – и стыжусь вдвойне, ибо мои воспоминания терзают не одного меня, а и его тоже.

Да. Любому, кто сталкивался с человеком, читающим мысли, – особенно если тот скрывает свой Дар, – именно это казалось хуже, несправедливее и унизительнее всего. Именно этого и боялась Катса: лавины ярости и унижения, которая обрушится на По, особенно если он начнет открывать правду всем подряд.

– Катса говорила: когда По ей признался, она тоже чувствовала себя униженной, – сказала Биттерблу, – и злой. Пригрозила рассказать всем. Не хотела больше никогда его видеть.

– Да. А потом сбежала с ним.

Гиддон произнес это подозрительно мягко. Помолчав немного, она решила воспользоваться моментом и задать совершенно неуместный, но слишком уж зудящий вопрос:

– Вы в нее влюблены?

В его карих глазах сверкнуло изумление.

– А это вас как-то касается?

– Нет, – сказала она. – Тогда, может, в него?

Гиддон в замешательстве провел пальцами по бровям:

– Ваше величество, откуда такие вопросы?

– Ведь все сходится, разве нет? Это бы объяснило размолвку с Катсой.

– Надеюсь, вы больше ни с кем не заводили подобных разговоров. Если вам вздумается что-то выспрашивать, спрашивайте меня.

– Так ведь я и спрашиваю, – сказала Биттерблу.

– Хм, да, – к своей чести, вполне добродушно признал Гиддон. – И в самом деле.

– Ни с кем, кстати…

– Ваше величество?

– Ни с кем я не завожу подобных разговоров, только с вами. И никто мне ничего конкретного не говорит. А я умею хранить тайны.