к следователю. Впереди, перед последним поворотом послышался торопливый топот множества ног нескольких человек. Леонид услышал, как они тяжело дышат. Он замедлил шаг, дожидаясь обычных команд «стоп», «к стене», но их не последовало. Видно отстал конвоир. Из-за угла навстречу Леониду вывернулась странная процессия. Первой поспешала четвёрка мужиков из хозяйственной обслуги в серых одинаковых одеждах. Согнувшись, они, шаркая подошвами ног, торопливо волокли носилки. На носилках лежало неподвижное тело, накрытое чем-то чёрным. Следом шли двое.

— Стоять! — с запозданием гаркнул сзади конвоир. — Лицом к стене!

Но было уже поздно. Едва не сбив их обоих, носильщики протопали мимо. От толчка тряпка, закрывавшая покойника, сползла с его головы, и Леонид едва смог подавить рвущийся из груди крик ужаса: белое неподвижное лицо Валентина с чёрными впадинами глазниц открылось ему…

Одна ночь на двоих. Золото ли молчание?

Накануне лепила[26]-очкарик поколдовал над ним, примочками, мазью, пудрой убрал синяки под глазами, избавил от багрового следа перелома нос, начисто выбрил щетину на впалых щеках, подбородке, шее. Вгляделся в дело своих рук, поморщился недовольный собой:

— С бородой лучше было… На Бармалея раньше был похож, бандюга настоящий теперь, словно только что из подворотни выволокли. Одно слово — бич! А ведь не послушали меня…

— В Голливуд хотели? — невесело хмыкнул он.

— Бери выше.

— Это куда же ещё? К Самому? — многозначительно закатил он глаза под брови.

— К нему ещё рано, — философски разочаровал лепила. — Помучаешься ещё на земле. Пожалеешь, что родился…

Спорить не хотелось. После того как его привезли из Ленинградской области, Астахин, неразговорчивый и там, отказался принимать пищу и давать показания, пока не устроят встречу с генералом Максиновым. Вызвал на собеседование прокурор по надзору за тюрьмами, седой, громоздкий дядька, но он отмолчался на все его вопросы, претензий не высказал, жалоб писать не стал. Было единственное маленькое оконце с решёткой под потолком, там хоть неба кусок высвечивал, а на лице прокурора, кроме дежурного равнодушия, ничего. Глаз с того голубого кусочка неба Рудольф и не сводил.

Прошло несколько дней, силы кончались, но он решил держаться до последнего.

Следователь, рыжий потный коротышка, всё время будто куда-то опаздывая, начинал с одного и быстро заканчивал тем же: все подельники признались, его молчание пользы не даст, а вот раскаяние и явка с повинной…

— Какая же явка, когда меня поймали?.. — хмыкнул он лениво, не сдержавшись.

— Всё равно, — опешил тот, услышав первые слова от арестанта, и обрадовался, затараторил: — По закону положено, можешь сделать признание, учтётся…

— На том свете… — лениво перебил Рудольф и опять надолго замолчал.

Следователь в длинных монологах поведал, что сделал всё возможное, его просьба генералу передана приходившим к нему прокурором, сам он забегался в управление, но начальство пока ничего не решает.

— У вас, слышал, хоронят здесь же?.. — не подымая глаз на следака, буркнул Астахин невпопад трескотне рыжего. — В подвалах стреляете и закапываете?..

— Что за дикость! — аж подпрыгнул тот. — Издеваешься?

Рудольф пожал плечами:

— Значит, баланду травили, шутники… Выходит, белый свет ещё увижу.

— Да кто тебе такое сказал? — рыжий брызгал слюной от возмущения. — Постой! Ты же в одиночке у нас?.. Не спишь по ночам, трясёт от страха, вот и лезет в башку чёрт-те что… Да?

— Трясёт, — согласился он. — От холодрыги.

Рыжего сменил другой: долговязый, гремевший сапогами и сутулый. «Словно шпагу проглотил, — подметил с ехидцей Астахин, — в боях с нашим братом, преступником, позвоночник повредил». Тот, не в пример рыжему, много не говорил.

— В молчанку играем? — звучало с порога вместо обычных «здравствуйте»… Ещё долговязый любил стучать кулаком по столу, но кончал он перед уходом тем же: — Ну молчи, молчи… В суде заговоришь, но поздно будет.

Приходил ещё один. Тот угадывался сразу — интеллигент. Полный, улыбающийся и чином выше — майор. Он и начал с какой-то шутки, над которой посмеялся сам, и закончил анекдотом. Про вертухаев был анекдот, но Рудольф его сразу забыл, так как к оконцу воробьи собрались, драку затеяли из-за зёрнышек или другого чего съедобного. Рудольф, проглотив горькую слюну, помутился сознанием от тошноты, почудилось ему мягкое почему-то зёрнышко пшена, раскусил — сладкое внутри, его и стошнило. Интеллигент расхохотался, анекдот закончив, а его рвота захватила. Так вертухаи и уволокли его в камеру, он только рукавом успевал утираться…

Наконец генерал, не делавший снисхождений уголовным авторитетам, дал согласие. Астахин ещё ходил сам на слабеющих ногах, но лепила проговорился, что скоро перейдёт к пищевым инъекциям — будет колоть. Астахин сам давно заметил, что его пошатывало и, кроме как спать, ничего другого не хотелось. Вот тогда все и закрутились вокруг него, искупали под душем, переодели, над внешностью поработали, а ночью из одиночной камеры «Белого лебедя» перевезли по засыпающему городу в тёмное здание областного управления милиции. Аппаратчики давно разбежались по домам, бодрствовали и ждали его те, кому было положено. Быстро провели по пустым коридорам, кое-где, когда его особенно мотало из стороны в сторону, подхватывали и несли так, что, не успев очухаться, он быстро оказался на втором этаже. Ввели без стука в просторный кабинет, усадили, не сняв наручников, и оставили одного. Отдышавшись, придя в себя, он огляделся. Полумрак мешал тщательнее разглядеть окружающее: мебель и стулья жались в углах и по стенам, сливаясь, единственная лампа под красным абажуром в конце мощного длинного стола едва светилась, там же высилось кресло, над которым в рамке огромного портрета подозрительной гримасой мрачнела голова Дзержинского в фуражке революционных времён. Пробили часы, заставив его вздрогнуть. Одиннадцать. Он попытался их отыскать, скользя взглядом по стенам: они прятались в большом деревянном ящике в углу, пульсировал маятник, ритмично пропадая и появляясь, отсчитывая щелчками секунды.

«Любит генерал впечатлять, — с удовлетворением отметил Рудольф. — Раз имеет такую страсть, значит, с ним задуманная ранее игра возможна. Главное втянуть его незаметнее, чтобы встреча прошла по заготовленному бессонными ночами сценарию. Максинов, конечно, вооружён бумажками, подготовленными подчинёнными, да и сам не дурак, а его в тюрьме всяко ломали три умелых следака и каждый по-своему… Генерал тоже свой нрав выказал — ночное рандеву устроил. Но не первым слыл он извращенцем в этом. Находились похлеще. Ришелье, кардинал Франции хвастал, что бодрствует ночью, чтобы народу спокойнее спалось… Сталин туда же гнул. Великие были злодеи, а генерал?.. Впрочем, а почему и нет? В этом провинциальном городке и генерал может помечтать о короне Цезаря… Однако в этом случае вернее другое: генерал пытается внушить, что сильно занят более серьёзными проблемами… Что ему какая-то мелкая сошка, завшивившийся арестант!..